Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

— третьем сословии[2208]. Де Токвиль в своих «Мемуарах о Нищенстве» в 1835 г., после посещения Англии, отмечал, что самая богатая страна мира имеет самое большое количество нищих, что страна разделена на две конкурирующие нации «богатых и бедных»[2209].

«Это два совершенно различных народа, — подтверждал в 1844 г. Ф. Энгельс в работе «Положение рабочего класса в Англии», — которые так же отличаются друг от друга, как если бы они принадлежали к различным расам»[2210]. Страна разделилась на две расы, подтверждал в 1845 г. будущий премьер-министр Великобритании Б. Дизраэли, между ними нет никакой связи, как будто они живут на разных планетах и которые выведены из разных пород. И эти две расы — «богатые и бедные»[2211].

Истоки этого явления кроются в том, указывал Ф. Энгельс, что «уничтожение феодального рабства сделало чистоган единственной связью между людьми. Собственность — природное, бездушное начало, противостоящее человеческому, духовному началу возводится благодаря этому на трон и, в конечном счете, чтобы завершить это отчуждение, деньги — отчужденная, пустая абстракция собственности, — делаются властелином мира. Человек перестал быть рабом человека и стал рабом вещи (собственности); извращение человеческих отношений завершено…»[2212].

Всего одно столетие абсолютного господства частной собственности привело к тому же результату, к которому двумя тысячелетиями ранее пришел Древний Рим. Там, отмечал Г. Уэллс, «уже при рождении люди попадали в мир, где все было давно поделено. Более того, они и сами оказывались чьей-то собственностью. Теперь трудно отыскать следы социальных конфликтов в первобытных цивилизациях», но уже в Римской республике «можно видеть, как возникла идея об антиобщественной сущности долгов и неограниченного землевладения. И наконец, великий революционер из Назарета радикально осудил собственность… Откуда возьмутся свобода и равенство, если у большинства людей нет куска хлеба и клочка земли»[2213].

Эти противоречия между индивидуумом и обществом, между правами человека и правами собственности, все с большей силой проявлявшиеся с развитием капитализма, вызвали нарастающую ответную реакцию. Сначала в лице представители раннего утопического коммунизма Т. Мора и Т. Кампанелла, позднее — утопического социализма: А. Сен-Симона, Ш. Фурье и Р. Оуэна…, ставших предшественниками появления марксизма. В России наиболее видными представителями данного направления были В. Белинский, А. Герцен, Н. Чернышевский, Н. Добролюбов[2214].

Марксисты подходили к непримиримой критике частной собственности с точки зрения эволюционного развития: «частная собственность существовала не всегда; когда в конце средних веков в виде мануфактуры возник новый способ производства, не укладывавшийся в рамки тогдашней феодальной и цеховой собственности, эта мануфактура, уже переросшая старые отношения собственности, создала для себя новую форму собственности — частную собственность…, — писал Ф. Энгельс, — теперь благодаря развитию крупной промышленности… эти могучие, легко поддающиеся увеличению производительные силы до такой степени переросли частную собственность и буржуа, что они непрерывно вызывают сильнейшие потрясения общественного строя. Поэтому теперь уничтожение частной собственности стало не только возможным, но даже совершенно необходимым»[2215].

И это будет полностью законно, поскольку частная собственность сама по себе аморальна, утверждал К. Маркс: «Если всякое нарушение собственности, без различия, без более конкретного определения, есть кража, то не является ли в таком случае всякая частная собственность кражей? Разве, владея частной собственностью, я не исключаю из владения этой собственностью всякого другого?»[2216]

«Вы приходите в ужас от того, что мы хотим уничтожить частную собственность. Но в вашем нынешнем обществе частная собственность уничтожена для девяти десятых его членов; она существует именно благодаря тому, что не существует для девяти десятых…, с того момента, когда личная собственность не сможет превратиться в буржуазную собственность, — с этого момента, заявляете вы, личность уничтожена. Вы сознаетесь, следовательно, — гласил Манифест коммунистической партии, — что личностью вы не признаете никого, кроме… буржуазного собственника…»[2217].

К непримиримой критике существующего строя приходили и люди весьма далекие от идей коммунизма, например, один из наиболее видных политиков Великобритании конца XIX в. Дж. Чемберлен отмечал, что «права частной собственности настолько расширились, что права общества почти полностью исчезли, и едва ли будет преувеличением сказать, что благосостояние, жизненные удобства и гражданские свободы большинства населения брошены к ногам кучки собственников»[2218]. «Наш правовой механизм, — приходил к выводу в 1912 г. британский публицист Х. Беллок, — стал не более чем инструментом защиты немногих владельцев от необходимости, требований или ненависти массы обездоленных сограждан»[2219].

«Естественное право» и принципы «невидимой руки рынка» подвергались уже даже не критике, а полному отрицанию: «Утверждение, что индивиды обладают исконной, «естественной свободой» хозяйственной деятельности, не соответствует действительности, — приходил к выводу Дж. Кейнс, — Не существует «договорных» неотъемлемых вечных прав Владения и Приобретения. Властью данной свыше, совпадение частных и общественных интересов не предусматривается… Было бы неверным считать, что просвещенный эгоизм обычно действует в общественных интересах; это ложный вывод из принципов экономики»[2220].

«Самые разные люди, стремившиеся к одним и тем же целям (свободе и всеобщему счастью), с одной стороны, абсолютизировали собственность, а с другой — собирались ее уничтожить. Только в XIX веке стало понятно, что собственность — чрезвычайно сложное явление…, — отмечал Г. Уэллс, — Критика собственности до сих пор остается скорее эмоциональным феноменом, чем наукой… Мы имеем полный набор градаций, от крайних индивидуалистов, с трудом соглашающихся платить налоги…, до коммунистов, отрицающих любую форму собственности»[2221].

Компромиссным вариантом, между абсолютизацией и полным отрицанием частной собственности, выступал принцип налогообложения, однако даже он встречал непримиримое отторжение поборников святости частной собственности. Конституция, утверждал этот принцип один и авторов Билля о правах Дж. Мэдисон, как «хартия свободы» предполагает предотвращение «произвольных изъятий у одних граждан ради блага других»[2222].

«В сущности, — подтверждал Ф. Энгельс, — принцип налогового обложения является чисто коммунистическим принципом, так как право взимания налогов во всех странах выводится из так называемой национальной собственности. В самом деле, либо частная собственность священна — тогда нет национальной собственности и государство не имеет права взимать налоги; либо государство это право имеет — тогда частная собственность не священна, тогда национальная собственность стоит выше частной собственности и настоящим собственником является государство. Этот последний принцип общепризнан; так вот, господа, мы и требуем пока только того, чтобы этот принцип соблюдался…»[2223].

Проблема налогообложения приобретала все большую остроту, поскольку уже к середине XIX в. становилось все более очевидным, что даже равная налоговая ставка не способна разрешить проблем все более нарастающего социального неравенства. С этого времени все активнее начинают звучать голоса в защиту прогрессивного налогообложения доходов и капиталов, которое позволяло плавно регулировать уровень неравенства и социального