Лягушки - Владимир Орлов

— Все ваши расходы сегодня — за счёт заведения, — напомнил гарсон.

— Хотел бы оспорить это, но раз вы настаиваете, то конечно… — сказал Ковригин. — И — к шахматисткам!

Шахматный отсек был забит посетителями и зелёнотелыми (зелёнокожими?) игруньями, как интеллектуальных, так и гимнастических направлений. Может, потому и зал Тортиллы был нынче полупуст. Новую звезду из поступлений Ковригин обнаружил быстро, хотя при первом взгляде на неё и не выделил её из будто бы массовки на сцене. Но потом… Особенная, особенная, уверил себя Ковригин. Однако в чём была её особенность, сообразить не мог, кураж мешал. Заметил вблизи себя ответственного гарсона-консультанта. А ведь как-то Дантон-Гарик говорил ему, что никакого отношения к шахматному отсеку не имеет и к шахматисткам не заходит. Что же, теперь гарсон был отправлен сюда присматривать за ним, Ковригиным? Так, что ли? Сейчас же Ковригину захотелось надерзить гарсону, а может, и тритонолягушу Костику.

— Хороша новенькая-то! — сказал Ковригин. — Где её отыскали?

— Отыскали! — хмыкнул гарсон. — Сама припрыгала!

— И вместо кого же из выбывших она потребовалась? Не вместо ли Древесновой?

Гарсон ни слова не произнёс.

— А может, она Древеснова и есть? Только грим ей изменили…

Гарсон снова промолчал. Будто ждал чьей-либо подсказки.

— А вот мы сейчас сами спросим, — сказал Ковригин.

Ковригин руку поднял, пальцами пощёлкал ("Будто купчик загулявший в кабаке!" — успел сообразить), а новенькая повеление поняла, спустилась к его креслу и забралась Ковригину на колени. В глаза Ковригина влюблённо глядела. Нет, подумал Ковригин, это была не Древеснова. И не Хмелёва. И не байкерша Алина. И даже не почитательница дирижаблей Быстрякова (А с чего бы возникла в его соображениях Быстрякова, удивился Ковригин, он ведь и не видел её ни разу!).

— Ну, вы прямо Жар-Лягушка! — воскликнул Ковригин.

— Как это — Жар-Лягушка? — заинтересовалась новенькая.

— Бывают Жар-Птицы. Почему бы не быть и Жар-Лягушкам! Это ощущения моего тела! — заявил Ковригин.

— Повелитель! — рассмеялась новенькая. — А может, нам сразу — и в болото № 16?

— Почему бы и нет? — обрадовался Ковригин.

В кармане его задребезжал мобильный. По вредной привычке Ковригин поднёс телефон к уху и услышал:

— Мужик! Пошёл в баню! И немедленно!

И вот он уже грелся на мраморах восточной бани; потом исходил. Ожидаемого (и обещанного!) собеседника, какой мог бы открыть смыслы, вблизи не было. Может, тот отправился в серные купальни, по соседству?.. Проверить это предположение Ковригин не имел сил. Ему и на мраморах было хорошо. Побывал ли он с новенькой в водах болота № 16, вспомнить Ковригин не мог. Скорее всего, побывал, раз сидел теперь такой расслабленный… А может, и не побывал… Зачем-то взобрался на мраморный же стол в центре бани, для игр в карты и кости и для сосудов, улегся на нем, явилась простыня, тут же взмокшая на Ковригине, почувствовал, что стол начал потихоньку раскручиваться, услышал произнесённое где-то за стеной: "Скорый поезд Уренгой — Алма-Ата прибывает на второй путь…" но спуститься со стола не смог, а тот всё раскручивался и раскручивался, ускоряя обороты, и вот-вот готов был превратиться в воздушный корабль…

56

Выйдя из юрты, Ковригин понял сразу, что он в Аягузе. То есть не в самом Аягузе, а на рыжем всхолмье к югу от Аягуза.

Аягуз же стоял и дымил километрах в пяти от брошенной хозяевами юрты. Стало быть, доставлен был Ковригин сюда вовсе не на скором поезде Уренгой — Алма-Ата, проходившем ночью мимо Среднего Синежтура. Да и поезд этот наверняка ещё плёлся где-нибудь по дороге к Омску и не свернул пока на рельсы Турксиба. Занесло его, Ковригина, в окрестности Аягуза воздушным путём. Сам напросился. Назвал бы себя проезжим на остров Родос, грелся бы сейчас на родосском пляже. А его раскрутили на мраморном столе восточной бани и отправили в Аягуз. Не совал бы, дядя, нос, получил бы в дар поднос! Впрочем, и поднос можно было при надобности превратить в поднос-самолёт, экая трудность для обозостроителей, и отправить на нём несуразную личность от грехов подальше.

Ковригин ничего бы не имел против Аягуза и не печалился бы, если бы при нём были документы, деньги и средство связи, а то ведь все его вещи остались в Синежтуре, иные — в гостинице, иные (наиболее близкие к телу) — в предбаннике ресторана "Лягушки". Кто-то ещё, возможно, пожалел его, высадил на землю рядом с якобы брошенной юртой (или подогнал к нему юрту), в ней Ковригин смог на время приодеться, лучшим приобретением для него стали ношеный узбекский халат с кушаком и ватные сапоги с калошами. Был найден также войлочный, белый некогда, колпак киргиз-кайсацких кочевников. Одеть его Ковригин отчего-то не захотел, сунул на всякий случай за кушак халата. Произошла и довольно странная находка — две толстые школьные тетради в клеточку без единой, всё равно на каком языке, записи в них. Из жадности литератора к чистой бумаге Ковригин прихватил тетради и их упрятал под кушак. А вот каких-либо письменных принадлежностей обнаружить не удалось.

Вокруг была степь, а по наличию в ней населения — голая Пустыня. В километре ближе к городу и станции на желтой земле стоял верблюд, но общаться с верблюдами Ковригин не умел.

Можно было, конечно, остаться в юрте на день, на два в надежде на появление её хозяев или подобраться к верблюду и там поджидать подхода людей, но толку из этого вышло бы мало. В любом случае потребовались бы деньги для того, чтобы связаться с Москвой, с Дувакиным, скажем, или с Антониной. Даже если бы удалось договориться о передачи весточки близким людям с кем-нибудь из проводников московских поездов, и тогда без денег не обошлось бы. Следовало их заработать. Но как? Здешних заграничных правил и нравов Ковригин не знал, и как отнеслись бы власти и простые граждане к человеку без документов, предугадать не мог. Вряд ли бы разложили перед ним красные ковровые дорожки. Скорее всего, засадили бы в кутузку из саманного кирпича в компанию беглых каторжников, а те, на радость Юлику Блинову, его сожрали бы.

Словом, горевал Ковригин, сидя на желтой выгоревшей траве. Хорошо хоть холода в юго-восточном углу казахской страны еще не наступили и не задули свирепые степные ветры. И был Ковригин пока сыт. Но вот жидкостей его организм яростно требовал. А вокруг ничего не журчало. Ковригин знал, что на востоке от Аягуза протекает Иртыш. Вот бы добраться до Иртыша с его дикими брегами, и воды напиться, и устроиться в какую-нибудь артель плотогонов, а с ними сплавиться до Омска. Идиот, сказал себе Ковригин, до Иртыша топать сотни километров, пока ты будешь добираться до реки, она замёрзнет, а ты околеешь. Придётся подыхать здесь. Зато сходил в баню…

— На. Пей! — услышал Ковригин.

Рядом сидел козлоногий мужик со свирелью на левом боку (ремешком придержана) и протягивал Ковригину глиняную баклагу. В баклаге ощутимо булькало, и Ковригин, не задумываясь, отравой ли его угощают или же рыбьим жиром, или даже касторкой, жидкость на потребу организму заглотал.

— Ничего себе! — выдохнул Ковригин. Вино в него влилось отменное. И по тяжести баклаги можно было понять, что влаги в ней не убавилось.

— Не иссякнет. Дионис! — обрадовал Ковригина мужик. — Я — Пан! Врубель! Свирель! Пан! Сейчас будет корм. От Геракла.

"А ведь только что Омск мне приходил на ум! — сообразил Ковригин. — В Омске родился Врубель… Может, под Омском целое поселение Панов со свирелями? Или это наш Пан, Журинский? Главное — "наш"!.."

Никакого панического страха Ковригин не ощущал. Возможно, привык к мужикам со свирелями. А возможно, в мифах козлоногим были приписаны злокозни и забавы, им вовсе не свойственные. В новых жестах козлоногого угадывались доброта и сострадание к напуганному вывертом обстоятельств жизни человеку. На коленях неожиданного спутника Ковригина образовался кожаный мешок (торба? котомка? или праотец "сидора"?), стянутый кожаным же ремешком. Пан-Врубель-Свирель высвободил горловину мешка, достал из него кусок сыра и глиняную миску, под её крышкой и прибыл к Ковригину корм от Геракла. Сыр был несомненно из козьего молока, ну в крайнем случае — из овечьего. Корм же от Геракла являлся кашей.

— Аристофан! — воскликнул Ковригин.

— Аристофан, — кивнул козлоногий, при этом будто бы удивился осведомлённости Ковригина. — Лягушки.

Трапеза была завершена напитком Диониса.

— Благодарю за угощение, — сыто произнёс Ковригин и протянул эллину руку: — Разрешите представиться. Ковригин.

— Как же! Как же! Известно всем! — прозвучало в ответ. — Меня же называйте другом Каллипиги. Но надо идти. И надо спешить!

— Куда? — спросил Ковригин.

Жестом руки командора Ковригину было предложено поспешать в западном направлении. Имея в виду проводником Солнце.