Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов

же они назвали огромный залив именем Виктории. Они этими именами не бросаются зря. Эти два имени — якоря их могущества, прибывающего в эти годы и заявляющего свои права на будущее. Мы вовремя поспели с описью, до ледостава я оставил там два судна. Сибирцев был в Пекине, виделся там с Игнатьевым. Из Петербурга я посылаю Сибирцева в Лондон, чтобы он пожил там.

— Что же в Китае? — спросил Константин.

Муравьев рассказал о событиях, о боях у фортов Дагу. Предстояла длительная беседа, похоже, она займет не один день. Прочитаны регистры Игнатьева, письма духовной миссии, отчет Сибирцева о Пекине. Все сведения, идущие с востока, говорят о том, что там все напряжено, что там уже идет война. Константин кое-что уже знал, часть сведений застала его в Лондоне.

В январе в Петербурге ударили морозы в двадцать градусов по Реомюру[74], и многие государственные деятели и высочайшие особы не выходили на улицу.

— Эк они разнежились. — думал Алексей Николаевич, подъезжая к Мраморному дворцу и готовясь к беседе с Великим князем. — Как же они будут нашей Сибирью управлять, не смея в нее носа показать? Им бы не в Сибирь, а в Неаполь или на Кавказ.

Константин мог бы пример подать: плавал в разных морях и широтах, неужели и он никогда не доберется до новых портов и не увидит Приморья, где можно создать свою «изящнейшую точку», как у британцев на Вайте?

За последнее время взгляды Сибирцева стали резко меняться, он становился злей и решительней. Он по-прежнему горячо любил государя Александра Николаевича за его вид, воинскую храбрость, за реформы, на которые он готов, за быстрый и умелый выход из войны, за нежелание зря губить и уничтожать народ. Он не мямлил. Но чем более Англия вовлекалась в свою новую жизнь на востоке, тем более находил он, что будущее там было несовместимо с поступками бюрократической системы общества.

9 января I860 г. Константин сделал запись в своем дневнике:

«21 градус мороза. Вдруг депеша от Горчакова, что в 12 часов Амурский комитет у Саши для очень большого обсуждения бумаг Муравьева и Игнатьева.

Горчаков не желает занимать гавани Приморья. На это требуются деньги. А наш бюджет известен. Он противник затрат на Сибирь. Говорит, что никогда территории на востоке не будут нам нужны. Горчаков стремится к устойчивым отношениям с европейскими государствами. Не желает выходить из тесных связей с Европой, вводить Россию в новый круг. Саша резко сказал, что это даст России, и Горчакову передали, что царь недоволен.

Я сделал предложение… вследствие своего разговора с Лихачевым… Это Горчакову очень не понравилось, и он этому всячески мешал… Саша поддержал мою мысль… У Виктории королевская власть и сильное влияние. У Саши самодержавие. Он отвечает сам за все.

Решено Игнатьеву выехать из Пекина, но не в Россию, а на наши эскадры, чтобы наблюдать за англичанами и французами и повторить роль Путятина. Отдать в его распоряжение сибирскую флотилию, усилить ее „Светланой“ из Средиземного моря. Приказ двинуться через Суэц. Переговорить о границе, в случае вероятности их неуспеха в Пекине передать сибирскому начальству на границе. Моя мысль убедила. Горчаков уверяет, что покоряется и не сердится. Европейский политик, он видит Германию будущего, Италию объединенную, европейские революции, всю кутерьму европейской дипломатии и придворных дел, запуган своими совершенными знаниями до того, что готов пугать, угрожать, интриговать; он впутался в европейскую драку и не выпутается, и он за Сашу терпит и ничего больше знать не хочет».

Глава 21

МУРАВЬЕВ И СИБИРЦЕВ

— Очень трудно обживать Сибирь, не бывая в Европе, — сказал Николай Николаевич. — Не отдыхая здесь, нельзя набраться мыслей для переустройства России! Не правда ли, Алексей Николаевич?

Все расселись в плетеных креслах. Французы проходили мимо, и все здоровались или хотя бы улыбались.

Жаркий день в Ницце на исходе. Николай Николаевич с Екатериной Николаевной и Алексей Николаевич с Энн пришли в кафе. Столики и теплые кресла расставлены под тентом на тротуаре.

Легкая, вкусная еда, и, как ни странно, эта прекрасная вкусная еда дешева, как и по всей Франции, а в этих маленьких кафе очень просто и уютно, хорошо чувствуешь себя. Боже, какой прекрасный отдых! Столько тепла, столько вежливой сердечности окружающих и между собой, а к нам, русским, особенно, хотя мы тут и редки. С нами воевали, а нет и тени хвастовства победы или зла.

Все они — хозяева, в глубине души жестковаты, жизнь их напряженная, как и всюду в Европе. Но как они владеют собой, как умело и искренне вежливы, как отзывчивы! И собаки у них вежливые, не как в Англии.

И в Париже, и на берегу Средиземного моря характер людей и жизни сохраняется одинаково. Ночлег экипажи, как всюду. Еда, конечно, стоит, но стоит немного. И не так много денег уходит в Европе. Русские не умеют жить заграницей и не знают, как можно здесь просто жить.

Могли бы Николай Николаевич с супругой вот так посидеть в Иркутске или даже в Петербурге в кафе с Алексеем и как равные, как молодые товарищи, беседовать? От этой простоты, от благожелательности окружающих, при отсутствии подозрительных взоров, зависти недовольных бородатых физиономий тех, кто не умеет своими руками ничего делать, а пытается одним языкоблудием создать новый мир, на душе становится теплее.

За эти салаты из персиков с помидорами, апельсинами, залитые оливковым маслом, и артишоки хозяева получат гроши, как и за бутылку дешевого легкого, как сок, но, видимо, свежего вина, и не за эти гроши они любезны. Они не глянут на вас с заспанной, сытой, ленивой мордой, на которой читается вопрос: что это, вы, господа, обнищали, подороже-то ничего заказать не придумали, жрете впроголодь, вам бы сейчас…

Эта атмосфера человечности, без гвоздем сидящих в голове мировых проблем, которых тут нет, и они не нужны, дорога сердцу, здесь отдыхаешь.

Вечером после купанья за сигарами, фруктами и шампанским опять сошлись.

— Где купаться в Иркутске? Я люблю плавать, хотя мне. Алексей, далеко до вас, — сказал Николай Николаевич.

— А, не слушайте его, — сказала Екатерина Николаевна. — Николай Николаевич неплохой пловец.

— Почему у нас говорят, будто французы убеждены, что англичане плохие любовники? — спросила Энн у Екатерины Николаевны. Женщины засмеялись, не объясняясь на эту тему.

Через неделю, уже в Париже. Николай Николаевич сидел в клубе с Алексеем Николаевичем.

— Я хотел бы послать вас весной в Китай через Монголию с особым поручением, — начал Муравьев.

— Не лучше ли из Владивостока? Ведь