Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов

иначе жить не может, народ любит палку, а насилие, острог и побои — его любимые отдушины. Ввергнув их в грязь тирании, мы лишим их возможности избирательного права, прав вообще. И закричим на весь мир о нашей борьбе за права человека после реставрации тирании у них. В противном случае может быть что-то ужасное. Если русские обучатся грамоте, если у них вырастут учителя, мастера своего дела, если они сумеют обрести права и, что еще ужаснее, привыкнут к ним и сумеют ими пользоваться, это будет гигантская мощь, единая мощь. А мы? А если будут восстания, если мы поддержим террор, то всем будет видно, что при тирании никакого террора не было. А теперь дали народу права — начались восстания, непослушания, убийства. Мы поддержим вечную репутацию русского народа, что он глуп, раболепен, не годен к парламентской системе, и этому народу никаких прав давать нельзя. Именно его бесправие даст тогда нашей прессе прекрасный повод для борьбы за освобождение России и за права человека. Революционная общественность и террор там развиваются сами по себе и без нас. Нам надо этим воспользоваться, но никогда не позволять совершать там такую революцию, которая преобразила бы народ. Если русские крестьяне терпеливы и ничего не понимают, на наше счастье, в России есть угнетенные поляки, чью историю Петербург украсил цепью виселиц, и еще — евреи, древняя, вновь оживающая нация, во всем ограниченная в России. Современная Англия во многом создана тремя евреями: Ротшильдом, лидером будущего Дизраэли и основателем Национальной галереи Ангерштейном. Они противопоставили свое значение и пользу бесправию русских евреев. Но евреи не могут там восстать. А поляки могут. Пора действовать. К тому времени, когда манифест об освобождении крестьян будет прочитан в церквах по всей России, польское восстание назреет.

Пальмерстон, как старый актер или циркач, выходя на сцену, необычайно воодушевлялся.

— Со временем мы сможем жить с Россией в мире. Полагаю, что всегда фанатично справедливое и дальнозоркое меньшинство сумеет увлечь за собой народ. В этом случае нужен парламент и свободные выборы. Каждый из этих институтов — палка о двух концах, и надо знать, когда и как этими рычагами воспользоваться. А русской эмиграции здесь, в Англии, нельзя разрешать пускать корни. Мы всегда будем стараться, чтобы у русской революционной эмиграции в Англии не было потомства. У нас в этом есть пособники.

— Как бы эти пособники не вымарали нас самих, — заметил Смит.

Пальмерстон подвел собеседника к зеркалу, и оба увидели свои модные стройные фигуры.

— Дорогой мой, я сумел повернуть мнение целого народа и добиться того, что народ демократической страны, страны свободы и прав проголосовал за войну в Крыму, фактически за турок-магометан. И мы там еще не довели дело до конца.

— А если кто-нибудь все это поймет и опубликует в России?

— Нет, Россия слишком огромная страна, чтобы испытывать устойчивую ненависть к нам. Мы — другое дело. Отними у нас колонии, что будет с нами? А они даже сохранят уважение к нам. Имена Диккенса, королевы Виктории, Роберта Оуэна[72] для многих русских имеют значение. Имя Оуэна они используют как свое убежище при подготовке к революции. Я не жду от России кровавой мести. Это не такой народ. Это не турки и не кавказцы с их обычаями кровавой мести. Они порядочны и гуманны. Однако русским порядочным людям нельзя давать дороги, а надо давать помощь русским негодяям, создавать им имена. Надо им дать место в истории, как характерным личностям. Немцы на русской службе наши союзники. Хотя потенциально — враги. Они не признаются самим себе, что они немцы более, чем русские. Мою политику, ее принципы будут помнить на этом острове. Мой противник, молодой лидер Дизраэли, я уверен, разовьет эту политику еще более и станет одним из столпов Великобритании.

Смит был реабилитирован. Он не зря вел службу разведки в Китае. Через несколько дней Смит был повышен. Теперь его чин равен полковнику и капитану 1-го ранга. Он в таком положении может быть и в морском, и в армейском мундире. Смит, как офицер колониальной службы, отвыкший от интриг на «Большой Опухоли»[73], как в простонародье зовут Лондон, выехал в Гонконг.

Глава 20

ПЕТЕРБУРГСКИЙ МОРОЗ

Подготовка в Англии к новой войне с Китаем уже ни для кого не секрет. Об этом печаталось в Европе во всех газетах по сведениям от самих англичан. До некоторой степени это оказалось неожиданной новостью для Великого князя Константина. Когда он уезжал из Англии, там не было заметно никаких признаков тревоги. Тогда там еще не успели получить подробных известий о том, что произошло в Китае. Неприятно было для Константина Николаевича, что разгром англичан совпал с российской деятельностью в Приморье, вблизи происходящих сражений, и что, сопоставляя эти два события, многие склонны полагать, что оба они — дело наших рук.

В Петербурге Константин получил бумаги от Муравьева из Иркутска, отчет его экспедиции, от Игнатьева из Китая, оттуда же — из духовной миссии. Положение стало обрисовываться ясней, как берега бухты, проступающие, когда туман рассеивается.

Муравьев открыл гавань, установил пост и назвал его Владивосток. Это он изложил в присланных бумагах. Видимо, этим названием он объясняет гораздо больше, чем деловыми бумагами.

Константин подробно ознакомился с рапортами Муравьева. С востока присланы карты описей. Ни единого высочайшего имени на картах Дальнего Востока. Но суть не в этом. Поздней осенью Муравьев прибыл в столицу. Он рассказывал в подробностях о событиях в Китае и Японии. Объяснял ход описей и открытий. Говорил о будущем приморских гаваней. Занимать их будем летом. Какая же из них лучшая? Какой отдать предпочтение? Где главный порт?

На карте написано: «Владивосток». Этим все сказано. Муравьев выбрал. Но в подробности вдаваться не может. Он не моряк и про морские достоинства бухт не должен слишком распространяться. Заговорили, как ставить посты в новых бухтах.

— Англичане не будут нам препятствовать, — сказал Константин. — Я встречался с Пальмерстоном и сказал ему, что гавани наши. Войны с Англией из-за южных гаваней не будет.

— Ваше Высочество, — не в силах сдержаться, Муравьев встал и заговорил горячо, — война уже идет! И она не сегодня началась. Если нет пальбы пушек, потопления кораблей, убитых и раненых, то это не значит, что войны нет. Она идет давно. Неужели я посмел бы сказать, что войны нет, если известно, что полуостров, на окраине которого находится пост Владивосток, назван не мной, а адмиралом Сеймуром в честь принца Альберта. Не впустую