Оно. Том 2. Воссоединение - Кинг Стивен

Дверь открылась. Они переступили порог. Она посмотрела на него – глаза горели, щеки пылали, грудь быстро-быстро вздымалась и опадала. Он обнял ее, и его сокрушило ощущение, что он все делает правильно, что прошлое и настоящее смыкаются в кольцо без малейшего намека на шов. Ногой он неуклюже захлопнул дверь, и она засмеялась теплым дыханием ему в рот.

– Мое сердце… – Она положила его руку себе на левую грудь. Он чувствовал учащенное биение под этой сводящей с ума мягкостью.

– Твое се-ердце…

– Мое сердце.

Они уже добрались до кровати, еще полностью одетые, целующиеся. Ее рука скользнула ему под рубашку, потом выбралась оттуда. Пальчиком она провела по пуговицам, остановилась на поясе… а потом тот же палец продвинулся ниже, исследуя каменную толщину его члена. Мышцы, о существовании которых он не подозревал, ныли и трепетали у него в паху. Он оборвал поцелуй и отодвинулся от нее.

– Билл?

– Должен п-прерваться на ми-ми-минуту, – ответил он. – А не то кончу в ш-штаны, как по-одросток.

Она нежно рассмеялась, посмотрела на него.

– Дело в этом? Или появились сомнения?

– Сомнения, – повторил. – Они у меня в‐всегда.

– А у меня нет. Я его ненавижу.

Он взглянул на нее, улыбка увяла.

– До этой ночи рассудком я этого не понимала. Знала, конечно – как-то – полагаю, знала. Он бьет и причиняет боль. Я вышла за него замуж, потому что… потому что, наверное, мой отец всегда тревожился обо мне. Как бы я ни старалась, он тревожился. И, думаю, я знала, что с Томом он бы одобрил мой выбор. Потому что Том тоже стал тревожиться. Очень тревожиться. А пока кто-то тревожился обо мне, я была в безопасности. Больше чем в безопасности. Живой. – Она мрачно посмотрела на него. Блузка Беверли вылезла из слаксов, открывая белую полоску живота. Ему захотелось ее поцеловать. – Но это была не жизнь, а кошмар. Выйдя замуж за Тома, я вернулась в кошмар. Почему человек это делает, Билл? Почему человек по собственной воле возвращается в кошмар?

– Я могу п-представить себе то-олько о-одну причину: лю-юди во‐озвращаются назад, чтобы ра-азобраться в себе.

– Кошмар – это здесь, – вздохнула Бев. – Кошмар – это Дерри. В сравнении с этим Том – мелочовка. Теперь я вижу его куда как лучше. Я презираю себя за те годы, что прожила с ним… ты не знаешь… что он заставлял меня делать, и, да, я делала это почти что с радостью, знаешь ли, потому что он тревожился обо мне. Я бы заплакала… но иногда так стыдно. Ты знаешь?

– Нет, – спокойно ответил он и накрыл ее руки своей. Она сжала его ладонь. Глаза подозрительно заблестели, но слезы не полились. – Все о-ошибаются. Но это не э-экзамен. Ты просто проходишь этот этап, делая все, что в т-твоих силах.

– Я хочу сказать, что не изменяю Тому и не пытаюсь использовать тебя, чтобы отомстить ему или что-то в этом роде. Для меня это что-то… разумное, и естественное, и сладкое. Но я не хочу навредить тебе, Билл. Или обманом заставить тебя сделать что-то такое, о чем потом ты будешь сожалеть.

Он подумал об этом, подумал со всей серьезностью. Но странная скороговорка – через сумрак и так далее – вдруг закружила в голове, ворвавшись в его мысли. День выдался долгим. После звонка Майка и приглашения на ленч в «Нефрит Востока» прошла, похоже, сотня лет. Так много историй. Так много воспоминаний, схожих с фотографиями из альбома Джорджа.

– Друзья не о-о-обманывают друг друга. – Он наклонился к ней. Их губы встретились, и он начал расстегивать ее блузку. Одной рукой Беверли обняла его за шею и притянула к себе, а другой расстегнула молнию на своих слаксах и стащила их. На мгновение его рука задержалась на ее животе; потом трусики последовали за слаксами; после чего он подстраивался, и она направляла.

Когда он входил в нее, она выгнулась навстречу и прошептала:

– Будь моим другом… я люблю тебя, Билл.

– Я тоже люблю тебя. – Он улыбался в ее голое плечо. Они начали медленно, и он почувствовал, как его стал прошибать пот, когда она чуть ускорилась под ним. Лишние мысли отсекались, сознание все более сосредотачивалось на их единении. Ее поры открылись, источая восхитительный мускус.

Беверли почувствовала приближение оргазма. Устремилась к нему, потянулась, ни на миг не сомневаясь, что он придет. Ее тело внезапно завибрировало и, казалось, подскочило вверх, еще не испытав оргазм, но достигнув плато, на которое она никогда не поднималась ни с Томом, ни с двумя любовниками, бывшими у нее до Тома. Она осознавала, что дело идет не к простому оргазму; грядет взрыв тактической атомной бомбы. Она немного испугалась… но тело вновь подхватило заданный ритм. Она почувствовала, как Билл застыл, как все его тело стало таким же твердым, как та часть, что находилась в ней, и в тот самый момент она кончила – начала кончать; ни с чем не сравнимое наслаждение агонией выплеснулось из всех вдруг открывшихся шлюзов, и Беверли укусила Билла в плечо, чтобы приглушить свои крики.

– Господи, – выдохнул Билл, и хотя потом уверенности у нее поубавилось, в тот момент она не сомневалась, что он плачет. Он подался назад, и она подумала, что он хочет выйти из нее – попыталась приготовиться к этому действу, которое всегда приносило с собой мимолетное, необъяснимое ощущение потери и пустоты – и вдруг он с силой снова вошел в нее. Она тут же испытала второй оргазм, хотя такого за собой не знала, и одновременно распахнулось окно памяти, и Беверли увидела птиц, тысячи птиц, опускающихся на коньки крыш, и на телефонные провода, и на почтовые ящики по всему Дерри, весенних птиц на фоне белесого апрельского неба, и пришла боль, смешанная с удовольствием – но боль легкая, не вызывающая особых эмоций, как не вызывает особых эмоций белесое весеннее небо. Легкая физическая боль смешивалась с легким физическим удовольствием и чувством самоутверждения. У нее потекла кровь… потекла… потекла…

– Вы все? – внезапно закричала она, широко раскрыв глаза, потрясенная.

На этот раз он подался назад и вышел из нее, но, донельзя потрясенная вспыхнувшим откровением, она едва это заметила.

– Что? Беверли? О чем ты?..

– Вы все? Я отдалась вам всем?

Она увидела ошеломленное лицо Билла, его отвисшую челюсть… и внезапное понимание. Но сказалось не ее откровение; даже потрясенная до глубины души, она это видела. Открылось и ему.

– Мы…

– Билл? Что это?

– Так ты нас вытащила, – ответил он, и глаза его заблестели так ярко, что испугали ее. – Беверли, неужели ты не по-о-онимаешь? Так ты нас вытащила! Мы все… но мы были… – Внезапно на его лице отразились испуг, неуверенность.

– Ты помнишь остальное? – спросила она.

Он медленно покачал головой.

– Не в подробностях. – Билл поднял на нее глаза, и Беверли увидела, что он очень испуган. – Наше же-е-е-лание выбраться – вот что в действительности позволило нам выбраться оттуда. И я не у-уверен… Беверли. Я не уверен, что взрослые могут это сделать.

Она долго молча глядела на него, села на край кровати, сняла остатки одежды, не задумываясь над тем, что делает. Билл любовался ее гладким и прекрасным телом, линия позвоночника едва различалась в сумраке, когда она наклонилась, чтобы снять нейлоновые, до колен чулки. Волосы тяжелой массой падали на одно плечо. Билл подумал, что снова захочет ее до того, как настанет утро, и чувство вины вернулось, сглаживаемое лишь слабым утешением: Одра по другую сторону океана. «Бросаю еще одну монетку в музыкальный автомат, – подумал Билл. – Песня называется «Чего она не знает, то ей не повредит». Но где-то вредило. Скажем, в пространствах между людьми.

Беверли встала, разобрала постель.

– Ложись. Нам нужно поспать. Нам обоим.

– Хо-орошо. – Потому что она сказала правду, день выдался очень долгим. Больше всего ему хотелось спать… но не одному, сегодня – точно не одному. Шок, вызванный последним потрясением, сглаживался, возможно, слишком быстро, и сейчас он чувствовал себя таким усталым, таким выдохшимся. Реальность все более переходила в сон, и, несмотря на не отпускающее его чувство вины, он также понимал, что это безопасное место. Какое-то время он мог полежать здесь, поспать в ее объятьях. Он жаждал ее тепла и дружелюбия. Сексуальный заряд оставался у обоих, но это не могло причинить вреда ни одному из них.