Феникс (СИ) - Колышкин Владимир Евгеньевич

   Теперь четвертая планета походит на безумный глаз великана Циклопа. Некоторые детали поверхности подчеркивают это сходство. Сеточка каналов - капилляры, налитые кровью. Бельмо полярной шапки придает "глазу" экспрессию запредельного ужаса. Слепая ярость. Но это, если разглядывать планету из космоса. А когда ты, дорогой читатель, ступишь на ее поверхность, а это случиться рано или поздно, твоему взору предстанет печальное зрелище.

   Угрюмая пустыня, цвета ржавого железа. Голодное завывание ветра, приносящего запахи, несовместимые с жизнью. Ледяной песок на веки поглотил когда-то цветущие города марсиан, только кое-где торчат еще купола некогда прекрасных храмов, похожие теперь на обглоданные ребра скелетов доисторических животных. Великая скорбь охватит тебя, счастливый житель Земли, когда ты будешь стоять на потрескавшихся, подернутых патиной времени, покрытых фиолетовыми пятнами мха, каменных плитах набережной. Безмерная, не передаваемая словами тоска, придавит душу тысячетонной тяжестью. Великие каналы, чудо ирригационной техники, которые снабжали когда-то городские оазисы водой, теперь доверху заполнены песком. В прах повержены мосты, чья архитектурная красоты лишь только угадывается под коростой ржавчины. Иссеченные ветрами, обезображенные временем части разрушенных триумфальных арок, видавших немало великих побед великих наций, теперь навсегда ушедших в небытие, стоят как напоминание о тщетности мирской славы. Словно пятна почерневшей, запекшейся крови видны повсюду. Куда ни посмотри, везде царствует смерть. Марс умер. В то время, когда бутон жизни на Земле только-только расцветает, цветок марсианской цивилизации уже завял.

   Крупная ящерица, бегущая впереди меня вихляющей иноходью, останавливается. Желтовато-коричневых тонов песок, поднятый ее когтистыми лапами и длинным подвижным хвостом, под действием слабой гравитации оседает непривычно замедленно, точно донный ил под водой. Песчаный дракон осторожно поворачивает плоскую голову и словно принюхивается. Раздвоенный язык молнией выскакивает и прячется в пасти, обложенной снаружи костяными бляшками - так он анализирует химический состав воздуха. Наши разведывательные тела идеально приспособлены к местным условиям. Андрей вздыбливает спинной гребень - острые иглы с кожистыми перепонками - и вновь опускает его. Черная бусинка глаза, обращенного в мою сторону, по временам затягивается морщинистым веком. Затягивается непривычно - снизу.

   - Погода портится, - говорит Андрей, не разжимая челюстей, разглядывая небо вторым глазом.

   Конечно, он не говорит, а шипит, как всякий ящер, но я его отлично понимаю. Мы возобновляем движение, бежим по песку, оставляя за собой довольно странные, зигзагообразные следы. "Ты проживешь много жизней, - говорю я себе, торопливо перебирая всеми четырьмя лапами и волнообразно изгибая тело, - ты проживешь много разнообразных жизней. Побываешь в шкуре различных животных и в облике разумных существ. Но все, что ты вынесешь из круговорота разнообразных сюжетов бытия, не должно затмить твою изначальную сущность. Ты должен остаться Человеком. Чтобы когда-нибудь, перейдя через пропасть времени и пространства, как блудный сын Рембрандта, вернуться в свой дом, который ты покинул, - и припасть к ногам родителей. Клянешься ли ты сделать это? Клянусь!.. Нет, не надо клятв. Просто сделай это - и все. Помни, что тебя любят и всегда ждут, ждут там, за негаснущим окном. И этот свет - материнская любовь".

   Относительно погоды Андрей оказался прав. Через час с небольшим мы становимся свидетелями бесчинства очередного урагана. Холодное фиолетовое небо мутнеет и меняет цвет, словно какой-то злой проказник плеснул в кювету с чистой водой изрядную порцию китайской туши. Раскинув черные крылья, прилетают с запада бешеные смерчи. Воцаряется ад. Мы спешим укрыться в каком-то полуразрушенном здании, по виду публичном. Возможно, здесь была государственная дума, а, может быть, цирк или какой-нибудь театр. Впрочем, теперь это совершенно неважно. Все здесь мертво. Дерево рассыпалось в серую труху, убранство из более долговечных материалов еще сохранилось, но держится из последних сил. Пыль спрессованных тысячелетий дремлет на украшениях: тусклых завитках бронзы и серебра, на ромбиках эмали, потерявшей свой истинный цвет, на изъеденных проказой винно-темных камнях полуразрушенного фундамента. Мрак и холод царствуют здесь. И тишина. Даже завываний ветра почти не слышно. Здесь похоронено время.

   Мое внимание привлекает валяющийся обломок колонны или стелы, с выбитыми на нем письменами, похожими на иероглифы, но довольно странными, точно отпечатки птичьих лап. Машинально пытаюсь понять логику письма, или выявить какой-нибудь знакомый образ, скрытый за знаком, но, как кажется, иероглифы эти абсолютно абстрактны. А в абстракции я совершенный профан.

   - Тоже вот жили, что-то писали... надеялись на лучшее... - с трудом выдавливая из себя звуки, произношу я вслух, - а теперь этот язык мертв, как и сами его создатели...

   - Здесь написано: "не имеющий желаний - истинно свободен", - подает голос Андрей, подползая ко мне.

   - Изречение марсианского Будды, - я делаю попытку усмехнуться, но свернутый спиралью язык неожиданно распрямляется, вылетев изо рта, и я прикусываю его, и пребольно.

   - Откуда ты знаешь их язык? - мысленно интересуюсь я не без зависти к лингвистическим способностям брата, которыми он раньше не обладал, по-русски-то писал с ошибками.

   - Выучил. Уже много лет роюсь я в этой исторической пыли, изучая Великую марсианскую цивилизацию. Вернее, то, что от нее осталось...

   - Отчего они погибли, - задаю я вопрос Андрею, когда мы устраиваемся в уютном закутке, чтобы переждать непогоду.

   Брат мой зачерпывает тыльной стороной передней лапы кучку песка, неведомо как наметенного сюда, и медленно просеивает его через четыре коротких, похожих на сухие веточки пальца, оснащенных длинными черными когтями. Морщинистый его зоб надувается и опадает в так дыханию.

   - Им не повезло с самого начала... - шипит Андрей, демонстрируя свой узкий, раздвоенный на конце язык. - Находясь в непосредственной близости от пояса астероидов, Марс постоянно подвергался и продолжает подвергаться бомбардировкам астероидов. Едва жизнь начинала расцветать, как безжалостное небо наносило очередной удар. И так на протяжении многих миллионолетий. Но жизнь теплилась и даже, как ни странно, эволюционировала в разумную форму. Формика сапиенс можно было их назвать. Разумные муравьи. Хотя сами себя они называли просто и скромно - "Народ". По-марсиански звучит еще короче - "Лох". Они жили в подземных городах, овладели сложными технологиями, даже побывали на Земле и основали там свои колонии. Через несколько миллионов лет колонии выродились, не выдержав усиленной гравитации. Приспособились немногие... Ты встречался с их отдаленными потомками там, в подземном городе, если помнишь, конечно...