Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

Шофер довольно долго стоял во дворе. Не дождавшись Сидамона, он осторожно прикрыл за собой калитку и направился к машине. Заведя мотор, он еще раз оглянулся на веранду дома, потом медленно тронул машину с места и, волоча за собой облачко сероватой пыли, покатил по проселочной.

Сидамон отломил по кусочку от кукурузной лепешки и головки сыра, наполнил глиняную миску разбавленным вином, выпил, покрыл голову имеретинской шапкой, оделся и вышел во двор. Он вынес из-под лестницы косу, долго правил ее, но, с косой на плече дойдя до калитки, окончательно передумал идти на покос. «Расстроен я, нервишки расшалились. Все одно, сегодня не косить по-настоящему. Возьму-ка я сеть и спущусь на речку. Ночью в горах грохотало, прошла гроза, речка небось разлилась, может, и рыбку к нам занесло». Он подвесил косу на высохшую ветку черешни, снял с чердака кухонной пристройки резиновые сапоги, извлек из старой давильни сеть и, расстелив ее на траве, принялся зашивать изорванные корягами ячейки.

На краю села, там, где раньше на току молотили зерно, он свернул с дороги на тропинку и, спускаясь к реке, заметил на дороге грузовик. Водитель откинул с кузова брезент и поставил машину так, чтобы проходящие по дороге видели лежащие в кузове квеври. Сам он лежал в тени липы и ждал покупателя.

День пролетел так быстро, что он даже не успел опомниться.

Когда в зарослях ивняка у реки сгустились сумерки, он спохватился, что ничего не ел с утра.

Промокший насквозь (даже пуговицы, казалось, пропитались влагой), он вышел из реки, снял сапоги и вылил из них воду. Штаны отжал на себе, не снимая, стряхнул сеть, перебросил через плечо и пошел в гору.

Далеко он, однако, забрел. И что его занесло в такую даль! Откуда тут рыбе-то взяться, на мелководье? Ничего, сейчас, возле того места, где стоял некогда дом Тады, он свернет вверх и пойдет по тропинке, петляющей по бывшему винограднику, — так будет короче.

Взобравшись по круче и отыскав тропинку, он немножко передохнул, перебросил сеть на другое плечо и направился к заброшенному гумну.

«Неужели так тяжела эта сеть и два десятка усачей, трепыхающихся в старом охотничьем ягдташе? А с ногами-то что? Еле тащу их, точно по мельничному жернову на каждой. Нет, нет, старею. Не признаюсь себе, но явно старею. Иначе с чего бы я учинил утром такое из-за двух саженцев? Верно, человек подивился: ну и скандальный мужик, никак, чокнутый! Интересно, как он, продал хоть один? Да куда там! Кто в нашей деревне купит квеври? Да и где теперь столько вина, чтобы квеври наполнить? Виноград руками давят, в корыте. Чача для брожения и вода на сахаре — вот тебе и вино, если не отравишься. Да он, наверное, не стал ждать, уехал уже, это точно. Тут и говорить нечего…»

Поднявшись на гору, он вдруг с радостно дрогнувшим сердцем увидел фары автомобиля за оврагом, они светили прямо в члаидзевские кипарисы. Шофер, взобравшись на кузов, натягивал брезент.

Сидамон ускорил шаг, опасаясь, как бы тот не опередил его.

— Добрый вечер!

Сын гончара глянул на него сверху и вскинул руку в знак приветствия:

— Будь здоров!

— Ну как ты?

Шофер спрыгнул с кузова, открыл дверцу кабины и вытер руки ветошью.

— Ничего. Пустое. Кто теперь покупает квеври…

— Я же тебе говорил. — Сидамон снял с плеча сеть, свинцовые грузила касались травы.

— Ловится что-нибудь? — шофер кивнул на сеть.

— Ерунда. Не то что раньше. Но кое-что поймал — распробовать. Травят вовсю. Если б не травили, может, и развелась опять. Куда ты теперь?

— Что делать, выше головы не прыгнешь. — Шофер улыбнулся, — Поеду потихоньку в горы. Эту ночь скоротаю на берегу Квирилы. Если завтра до полудня ничего не выйдет, отвезу их назад отцу, пусть делает что хочет.

— Что значит — на берегу ночь скоротаешь! Мы тут еще живые и не бездомные! — Сидамон Херхадзе забросил сеть в кузов и открыл дверцу кабины.

— Спасибо, дядя, но как-то не с руки мне сейчас. Завтра до полудня надо закругляться.

— Садись, садись, не огорчай меня второй раз за день. Я вот рыбку велю хозяйке зажарить. Поужинаешь и поедешь своей дорогой. А как же! Силой держать не станем.

Это было сказано так категорично, что шофер понял — упираться не стоит.

…Полночь давно миновала, когда тамада провозгласил тост за всех святых и объявил трапезу законченной.

Гостю постелили в комнате для гостей, но он отказался: если можно, попросил, постелите на открытой веранде, я так привык… Он был пьян, но соображал — и попросился спать на веранде: дескать, выпил лишку, и как бы не осрамиться перед добрыми хозяевами.

Последнюю песню Херхадзе и Швелидзе, обнявшись, спели на веранде. Судя по исполнению, они и трезвые не смогли бы усладить ваш слух.

Рано на рассвете, с тяжелой от похмелья головой выбравшись на веранду, Сидамон изумленно огляделся: постель гостя была собрана, машины у калитки не было, а под грушей, на зеленой траве, лежал дивной красоты оранжевый пятнадцатипудовый квеври.

Перевод А. Эбаноидзе.

ГЕОРГИЙ БАКАНИДЗЕ

ХЛЕБ

Примите и вкусите, сие есть плоть моя.

Не успели подъехать, как девушка заметила парней и догадалась, что они пьяны — перестали хохотать и уставились на нее.

К конечной остановке троллейбус подошел почти пустой. Он обогнул площадь и повернул обратно. Не поднялся ни один человек.

Перед девушкой сошел единственный пассажир — высокий, худощавый мужчина в костюме спортивного покроя. Он небрежно помахивал отвислым портфелем, придерживая его по-студенчески двумя пальцами за