Восхитительные женщины. Неподвластные времени - Серафима Чеботарь

Еще в Гейдельберге она слышала много похвал в адрес прославленного математика Карла Вейерштрасса, которого тогда называли «великим аналитиком с берегов Шпрее». Вейерштрасс был решительным противником женского образования, однако Ковалевская собрала в кулак всю свою решительность и однажды вечером постучала в его дверь. Математик даже не соизволил посмотреть на нее – дал ей несколько сложнейших задач и решил, что избавился от нее навсегда. Каково же было его удивление, когда та снова пришла к нему в дом – с решенными задачами! Пораженный Вейерштрасс согласился давать Ковалевской частные уроки – и вскоре она стала не только любимой ученицей, но и ближайшим другом великого математика. «Говоря серьёзно, милая, дорогая Соня, – писал он ей, – будь уверена, я никогда не забуду, что именно я обязан моей ученице тем, что обладаю не только моим лучшим, но и единственным настоящим другом… Ты можешь быть твёрдо уверена: я всегда буду преданно поддерживать тебя в твоих научных стремлениях».

Анна Жаклар

Жизнь в Германии была для Ковалевской очень тяжела: абсолютно не умея устроиться, она жила в совершенно неподходящих условиях, плохо питалась и к тому же занималась, не разгибая спины и ни на что не обращая внимания. По словам биографов, «Готовясь переделать скверно устроенный мир, она ничего не предпринимала, чтобы иметь хотя бы сносный обед». В результате она не только подорвала свое здоровье, НО И чуть было не рассорилась с мужем: пусть супружество их оставалось фиктивным, но дружба их связала совершенно настоящая. В конце концов он уехал в Вену, где вскоре получил степень доктора по геологии. Анна Корвин-Круковская, которая жила некоторое время вместе с сестрой, переехала в Париж, где увлеклась политикой. Вскоре она влюбилась в революционера Виктора Жаклара, одного из видных деятелей Парижской коммуны. В дни восстания Ковалевская была рядом с сестрой, поддерживая ее и ее возлюбленного, и даже помогала ухаживать за ранеными в госпитале. После падения Коммуны Жаклар был арестован и приговорен к смертной казни: лишь с помощью Софьи и семьи Корвин-Круковских, которых она уговорила помочь будущему зятю, ему удалось бежать. Анна вышла за него замуж; они поселились в Цюрихе, и лишь через несколько лет им разрешили въезд в Россию. Анна, которая когда-то отказала Достоевскому, не желая растворяться в муже, была теперь целиком поглощена исключительно делами супруга – он же скорее позволял ей себя любить, чем отвечал взаимностью. Как только ему разрешили вернуться во Францию, он оставил жену с сыном в России, лишь изредка их навещая…

Жившая в Берлине Софья чувствовала себя как никогда одинокой – она впала в депрессию и даже на некоторое время забросила математику, однако потом взяла себя в руки и закончила три важнейших своих работы – о форме кольца Сатурна, об Абелевских функциях и о дифференциальных уравнениях с частными производными. За последнюю в июле 1874 года гейдельбергский университет присудил ей in absentia – заочно – докторскую степень «с наивысшей похвалой». На защите Вейерштрасс сказал: «Что касается математического образования Ковалевской, то я имел очень немного учеников, которые могли бы сравниться с ней по прилежанию, способностям, усердию и увлечению наукой».

Получив степень, заслужив признание ученых по всей Европе, Софья решила вернуться на родину – как ей казалось, она могла принести большую пользу в России, чем оставаясь за рубежом. К сожалению, ей как женщине было невозможно преподавать в мужских высших учебных заведениях, а из женских в то время существовали лишь гимназии (где уровень обучения оставлял желать много лучшего) и только что открывшиеся Высшие женские курсы, в создании которых Ковалевская принимала участие. К ее глубокому разочарованию, там для нее тоже не нашлось места. Российские математики, с которыми она пыталась наладить общение, не приняли ее – и как женщину, и как представительницу немецкой математической школы, которую в России традиционно недолюбливали. Рассказывали, что когда она получила очередной отказ – мол, женщины никогда не преподавали, и такие новшества, как женщина-профессор, не нужны России, – она в сердцах заметила: «Когда Пифагор открыл свою знаменитую теорему, он принес в жертву богам сто быков. С тех пор все скоты боятся нового». Однако многие выдающиеся ученые – математик Пафнутий Чебышев, физиолог Иван Сеченов, химики Александр Бутлеров и Дмитрий Менделеев – с уважением отнеслись к Ковалевской и по достоинству оценили ее талант.

Владимир Ковалевский тоже не смог получить кафедру, хотя его нашумевшие работы по геологии давали ему все надежды. Разочаровавшись в науке, он ударился в коммерцию: на Васильевском острове он строил дома, которые потом сдавал внаем.

Максим Максимович Ковалевский

В этот период брак Ковалевских, когда-то фиктивный, перерос в настоящий: супругов давно уже тянуло друг к другу, но они, одержимые понятиями чести и долга, все боялись признаться – в первую очередь себе – что их связывает гораздо большее, чем простые формальности. Счастливый тем, что у них наконец настоящая семья, Владимир Ковалевский, по воспоминаниям друзей, трогательно заботился о Софье – покупал ей туалеты, закармливал конфетами, возил в театр, которым Софья увлеклась настолько, что даже писала для газеты «Новое время» рецензии на спектакли. В 1878 году у Ковалевских родилась дочь, названная в честь матери Софьей – в семье ее звали Фуфа. На несколько лет Ковалевская совершенно забросила математику, с головой уйдя в новую для нее семейную жизнь: она стала по-настоящему сумасшедшей матерью, пытаясь воспитывать малышку по самым передовым методикам. Весь их просторный дом казался ей тесным для ее дочери, а мир – слишком несовершенным.

В 1879 году стало ясно, что финансовые дела Ковалевских расстроены: партнер Владимира ложно обвинил его в финансовых махинациях, долги выросли до огромных сумм. Не желая огорчать жену, он ничего не говорил ей о наступивших трудностях – а Софья, чувствуя неладное, не смогла понять мужа и обиделась на то, что тот неискренен с нею. После банкротства Ковалевские уехали в Москву; расстроенная Софья, переживавшая очередную депрессию, обвиняла себя в том, что ради мужа совсем забросила математику, бесцельно потратив несколько лет жизни. «Моя дочь – это единственное хорошее, что принесли мне эти годы», – говорила она.

В Москве Ковалевский наконец смог получить место доцента Московского университета; однако, по словам его друзей, в то время с ним начали происходить определенные перемены, позже вылившиеся в душевную болезнь: он стал подозрителен, скрытен, неуживчив – а Софья была уверена, что все это от того, что он разлюбил ее. Как раз в это время у нее появилась надежда на работу в Швеции: ее старый знакомый математик Густав Миттаг-Леффлер, тоже ученик Вейерштрасса, всеми силами добивался для нее места в недавно образованном Стокгольмском университете. Оставив мужа, Ковалевская с дочерью уехала в Берлин. Миттаг-Леффлер, ставший одним из ее ближайших друзей, так вспоминал о Софье Васильевне: «Она красива, и, когда говорит, её лицо озаряется выражением женственной доброты и высокой интеллектуальности, которые не могут не вызвать восхищения. Её манеры просты и естественны, без какого-либо педантизма или аффектированной учёности. Как учёная она отличается редкой ясностью и точностью выражений и исключительно быстрой сообразительностью. Не трудно убедиться в глубине, какой она достигла в своих занятиях, и я вполне понимаю, что Вейерштрасс считает её лучшей из своих учеников».