Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

сведующему в тайнах охоты, чем Алуна, и направлял меня к старому охотнику, направлявшему себя самостоятельно. К несчастью для грифов, в ту минуту, когда лось, уже не имевший сил идти дальше, был близок к тому, чтобы рухнуть, а они готовились наброситься на него и разорвать его живьем, появился Алуна и, чтобы не тратить напрасно заряд пороха, перерезал раненому животному подколенное сухожилие.

В этом и состояла причина тех стонов и того шума, которые я слышал, не понимая, чем они вызваны.

Наша охотничья добыча увеличилась еще на один тро­фей, весивший столько же, сколько весили все осталь­ные вместе взятые.

XIII. ЗМЕИНАЯ ТРАВА

Невозможно было обременить нашу несчастную лошадь этим дополнительным грузом: она и так несла на себе все, что могла унести.

Еще издали мы заметили повозку, двигавшуюся из Санта-Розы в Соному. Она принадлежала одному из местных ранчеро. Мы столковались с ним; за два пиастра он разрешил нам положить лося в повозку и сам помог нам его туда перенести.

Вечером этот человек возвращался в Санта-Розу: он взялся привести обратно нашу лошадь, груз которой сразу по прибытии в Соному перетащат на вельбот, и Алуна заберет лошадь прямо на дороге, где он будет под­жидать ее, занимаясь охотой.

Мы с Тийе продолжили путь и в час дня были в Сономе.

Наш вельбот стоял на берегу. С помощью нескольких местных жителей мы перенесли на борт свои охотничьи трофеи.

Ветер дул с северо-востока и, следовательно, должен был помочь нам пересечь залив: мы распустили парус и уже через три часа оказались в Сан-Франциско.

Было четыре часа пополудни. Я помчался в главную мясную лавку, а Тийе остался сторожить дичь, прикры­тую травой и листьями.

Лавку эту держал американец.

Я рассказал ему, что привело меня в его лавку и какой мы привезли груз. В обычное время олень стоит в Сан- Франциско от семидесяти до восьмидесяти пиастров; косуля — от тридцати до тридцати пяти; заяц — от шести до восьми; хохлатая куропатка — один пиастр, а белка — пятьдесят су.

Для лося цена не была установлена. Думается, это был первый лось, привезенный в мясную лавку в Сан-Фран­циско.

Мы сделали приблизительный расчет и взамен более чем полутора тысяч фунтов мяса получили триста пиа­стров.

В тот же вечер мы отправились обратно и, изо всех сил работая веслами, уже к часу ночи добрались до Сономы. Там мы легли на дно нашей лодки и проспали до пяти утра.

Затем мы тотчас двинулись в путь, чтобы присоеди­ниться к Алуне, однако на этот раз отклонились чуть вправо, чтобы идти по западному склону невысокой хол­мистой гряды, где трава была не такой высокой, как в прерии, и где, соответственно, было легче охотиться.

Семь или восемь косуль убежали от нас, но двух нам удалось подстрелить.

Операции, которым подвергал убитых животных Алуна, что в таких жарких краях, как Калифорния, было важнее, чем где-либо еще, были внимательно нами изу­чены.

Так что мы выбрали дубы с достаточно густой листвой, чтобы сохранить косуль свежими, и подвесили их к высо­ким ветвям, куда не могли добраться шакалы.

В одиннадцать часов мы были уже на обратном пути в лагерь.

По прибытии на место мы обнаружили там косулю и оленя, подвешенных к ветвям дуба. Так что Алуна тоже не терял времени напрасно.

Поскольку жара начала приближаться к своему пику, мы подумали, что Алуна отдыхает после обеда, и на цыпочках подошли к нему. Он и в самом деле спал глу­боким сном.

Но рядом с ним, зарывшись в его пончо, спал кто-то еще, заставивший нас страшно испугаться за старого охотника.

То была гремучая змея, привлеченная туда теплом и мягкостью шерсти.

Алуна спал на правом боку. Если во сне он перевер­нется на левый бок и придавит змею к земле, она неми­нуемо его укусит.

Мы с Тийе застыли у входа в палатку, прерывисто дыша, устремив взгляд на существо, наделенное смер­тельным ядом, и не зная, что нам следует предпринять.

При малейшем шуме Алуна мог шевельнуться, а любое движение означало для него смерть.

В конце концов мы решили избавить нашего товарища от его ужасного соседа по отдыху, поскольку складыва­лось впечатление, что змея спит, причем так же крепко, как и он.

Уже упоминалось, в каком положении находился Алуна: он спал, лежа на правом боку и завернувшись в пончо.

Змея проскользнула к нему; ее хвост и нижняя часть тела были скрыты в складках плаща, кусок верхней части тела, свившийся в кольцо, напоминал скрученный тол­стый канат, а голову она просунула прямо под шею спя­щего.

Описав круг, Тийе встал возле изголовья Алуны, всу­нул ствол своего ружья в середину кольца, свитого гади­ной, и приготовился резким движением отбросить ее подальше.

Тем временем я вытащил охотничий ножа, всегда на­ходившийся у меня за поясом, и приготовился разрубить змею надвое.

Я подал Тийе знак, что у меня все готово. Тотчас же ружье, словно пружина, приподняло змею и отбросило ее на полотно палатки.

Не ожидая, что змея отлетит так далеко, я не дотя­нулся до нее ножом, когда она упала на землю.

Змея поднялась на хвосте, издавая свист, и, при­знаться, когда я увидел, что ее тусклый глаз воспламе­нился, словно рубин, а ее мертвенно-бледная пасть рас­пахнулась, кровь застыла у меня в жилах.

Однако эта возня разбудила Алуну. С первого взгляда он, несомненно, не сообразил, почему Тийе держит в руках ружье, а я — нож, но, увидев змею, понял все.

— Ах ты, земляной червяк! — с непередаваемым пре­зрением воскликнул он.

И, вытянув руку, он схватил змею за хвост, два или три раза со свистом покрутил ею в воздухе, как это делает пращник со своей пращой, и размозжил ей голову о кол нашей палатки.

Затем он с величайшей брезгливостью отбросил ее шагов на двадцать, подошел к ручью, вымыл руки, вытер их дубовыми листьями и, вернувшись к нам, спросил:

— Ну как, продажа прошла успешно?

Мы с Тийе были бледны как смерть.

Тийе протянул ему сумку. Алуна принялся пересчиты­вать пиастры, затем разделил их на три равные части и с явным удовольствием положил свои сто пиастров в кожа­ный кошелек, висевший у него на поясе.

Признаться, только в эту минуту и я, и Тийе оценили его по достоинству.

Впрочем, мы не взяли в расчет, что дело тут еще и в привычке; возможно, в начале своей наполненной при­ключениями жизни он был столь же боязлив, как и мы; возможно, увидев в первый