Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

каждый день отжимала грейпфрутовый сок и непременно давала ему выпить полстакана гранатового (больше и не нужно, чтобы не сгущалась кровь). Из дома принесла термос и заваривала шиповник с веточками черносмородинового куста (именно в них содержится большое количество витаминов, и я уговаривала его пить это снадобье каждый день). В последний день, когда он уехал из театра и умер по дороге, вдруг почувствовала, что случится непоправимое, когда услышала: “Ира, сегодня не хочу даже вашего потрясающего напитка…”

У нас хранится большая амбарная книга, по которой можно понять, что для него были «взяты» больницы, аптеки, магазины, кондитерские (чтобы достойно принять гостей во время антракта). Когда нужны были лекарства, составлялся план, что где заказывать. Я ездила в нашу “придворную” аптеку и закупала лекарств каждый раз рублей на сто, что в советские времена было весьма солидной суммой.

Поскольку врач просто боялась подойти к Товстоногову, я научилась измерять давление, начав свой путь врачевания актеров БДТ, постигая азы лекарского дела. В кабинете у нас было небольшое хозяйство, скрытое от посторонних глаз: диван, где ему делали уколы, посудный шкаф, самовар, душ, туалет, холодильник. До сих пор в кабинете на столе Георгия Александровича баночки с клофелином, эуфиллином и нитросорбитом…»

Однажды Товстоногов оказался на волосок от смерти. Это случилось дома, в его кабинете. Режиссер работал за своим столом, когда сердце ему отказало… К счастью, в это время дома был Лебедев. Увидев, что шурин неподвижно сидит за столом с запрокинутой головой, открытым ртом и стекленеющим взглядом, Евгений Алексеевич успел вовремя дать ему нитроглицерин и вызвал «скорую». В дальнейшем актер очень сокрушался, что в роковой день его не было рядом с Гогой – он бы успел снова дать ему необходимое лекарство и спас, а водитель Николай просто не знал, что умирающему нужно срочно дать нитроглицерин…

Окончательно подорвали здоровье Георгия Александровича гастроли в США. В Принстон его пригласили ставить «Дядю Ваню».

«Впоследствии Г. А. не раз говорил: “Меня сломала Америка”, – вспоминала Дина Шварц. – …Что же случилось в Америке? Надо сказать, что Г. А. на протяжении всей жизни доверялся людям не вполне достойным, которые на его имени делали свой бизнес, мотивируя свои поступки благом для Г. А. Одним из таких дельцов был некий Сергей Левин, эмигрант, бывший работник Ленинградского телевидения. Он предложил после постановки в Принстоне совершить турне по городам Америки с лекциями о театре, о Станиславском и его методологии. К сожалению, Г. А. дал согласие еще до поездки. После напряженной работы над спектаклем, после ежедневных утренних и вечерних репетиций, Г. А. пустился в путь. Вместе с Нателой, которой он, по его словам, хотел показать Америку. Натела не слишком радовалась, ей было достаточно Принстона и Нью-Йорка. К тому же театр после премьеры предоставил им целую неделю отдыха в комфортабельных условиях. Но Г. А. вместе с Нателой отправился в путешествие по Америке, не отдохнув ни дня.

Левин, не сумев, вероятно, толком организовать выступления Г. А., стал на всем жестко экономить, и Г. А. был лишен возможности отдыхать даже ночью. Перерывы между выступлениями и перелетами они часто проводили в аэропортах. А надо сказать, что Г. А. по своему характеру и воспитанию никогда ничего в бытовом плане не просил и тем более не требовал…

Когда пришло время отправляться домой (через Москву), Г. А. встретился в аэропорту с отдохнувшим Кочергиным. Г. А. выглядел так плохо, что Эдик испугался: у него было совершенно серое и осунувшееся лицо. Такое же лицо было у него, когда мы его встретили на вокзале в Ленинграде…»

Сам Кочергин вспоминает об этом так:

«Твой, наш “Дядя Ваня” в Принстоне имел колоссальный успех. Тридцать спектаклей подряд шли на сплошных аншлагах. Крупнейшие газеты, в том числе “Нью-Йорк таймc”, посвятили принстонскому Чехову хвалебные статьи. Профессура знаменитого Принстонского университета устроила в твою честь прием. Постановка “Дяди Вани” совпала с эйфорией горбачевской перестройки.

Все замечательно, но твои ноги уже еле двигались, и ты страшно уставал, репетируя денно и нощно в свои семьдесят три года житухи.

Я помню, как ты задумчиво, не торопясь собирался в клинику по поводу своих худых ног. За завтраком пожаловался на низкое давление, и я налил тебе рюмку коньяка. Тебя увезли почти на весь день. Привезли домой только к вечеру, бледного и чрезвычайно расстроенного. Мною был приготовлен обед, он стоял на столе, но ты к нему не прикоснулся. С трудом сел в кресло и, обращаясь ко мне, объявил:

– Эдуард, я видел сегодня самый страшный фильм в своей жизни. Фильм про себя, про свои ноги, точнее, про сосуды ног. Меня тамошние врачи уложили на специальный высокий белый стол под какой-то подвешенный надо мною аппарат, медленно-медленно передвигающийся по направляющим от моих ступней до мошонки и показывающий все снятое им на вмонтированном в него телевизионном экране. Я рассматривал карту сосудов своих ног в увеличенном размере. Доктор через переводчика безжалостно комментировал весь показ этого жутковатого зрелища. Мои сосуды на ногах оказались забитыми напрочь. Кровь просачивается в редчайшие щели, и то с трудом. На обеих ногах нет ни одного чистого сосуда. Эдуард, они приказали бросить курево, иначе – хана. Так и сказали: ежели в ближайшее время вы не прекратите курение, то умрете через пару лет. Я почти на весь гонорар купил курс специального лекарства, очень дорогого, которое должно помочь, но при условии – ни одной сигареты после его принятия. Вон, видите, сколько коробок его привез. Деться некуда – придется бросить курить. Я решил: как только наш самолет приземлится в Москве – я не курю.

Дай Бог, подумал я тогда, возможно, и удастся ему бросить. Я ведь тоже курил почти тридцать лет, но настало время – взял да покончил с этой привычкой.

Ты помнишь, что Принстонский театр после более чем успешной премьеры подарил нам целую неделю оплачиваемого отдыха. Причем мы с тобою могли выбрать два-три города в восточной Америке для ознакомления с их музеями, театрами, культурой. Я сразу выбрал Бостон, Филадельфию, Нью-Йорк… <…> Я предложил тебе осуществить со мною вояж по этим славным городам, но оказалось, что ты уже продан на какие-то лекции по современному советскому театру в несколько городов Америки и не сможешь воспользоваться роскошным принстонским подарком. Через день после премьеры в Маккартер-театре мы расстались с тобою до встречи в аэропорту Кеннеди. Ты улетел читать лекции на запад, а я отправился в путешествие по восточным городам, которое завершил в Нью-Йорке, где замечательно отмузеился, отгулялся, отоспался и даже попал на одну из премьер