Два крыла. Русская фэнтези 2007 - Елена Медникова

Два шага — протяни руку и узнай. Страшно. Серега сделал шаг и снова остановился. Сел на Ленкино место и вперил взгляд в золотую пробку у своего правого ботинка. Интересно. И страшно. Словно стоишь у самого края обрыва у реки. На высоком берегу, а внизу — темная вода. И рядом нет никого. Хочешь — прыгай на свой страх и риск. Не увидит никто, не восхитится, не осудит, даже не узнает. Для себя это. Сможешь — не сможешь, жизнь все равно продолжится, только ты и будешь знать — слабо тебе или нет. Сможешь? В награду это знание и память о полете. Навсегда. Не сможешь, ну и Бог с тобой, проживешь и так. Это тоже подвиг — не поддаться, удержаться на краю, где от высоты дух захватывает…

Сергей до боли сжал кулаки. Монета резанула ребрами ладонь. Он не прыгнул тогда, когда ему было четырнадцать.

А сейчас, чего он боится сейчас? Да все того же. Если он сейчас вытянет из кучи пустых бутылок эту золотоголовую выскочку, а там светится на два пальца красивая янтарная жидкость, значит, все сходится. Значит, странный ночной посетитель, и эта монета, и сегодняшний день, и все, что произошло в завалящей кондитерской пятнадцать минут назад, — перифраз евангельских историй, и только что в снежную ночь ушел Тот, чье рождение завтра будут отмечать уже в двухтысячный раз. Значит, Он говорил что-то важное, а ты его не узнал, не понял, не поверил, не выслушал, не почувствовал…

А если нет? И в бутылке пусто? И пахнет она затхлым чаем? Тогда можно спокойно жить дальше. Жить с ощущением разочарования, словно вместо конфеты в фантике подсунули пустышку. И останется только смять бумажную обертку, отшвырнуть ее в сторону и делать вид, что безвкусная шутка — смешная, что тебе весело от нее. Так многие делают.

Сереге опять почудился обрыв над Волгой, с которого он не прыгнул в детстве. Он даже ощутил порыв ветра. И решил — прыгнет, сейчас-то он прыгнет! Набрал в грудь воздуха и протянул руку, чтобы узнать. В ушах зазвенело.

— Ты почему еще здесь? Иди домой — я сама закрою.

Это вошла Софья Ивановна. В шали и пальто, принеся с собой запах сырости и звон ключей.

Вот и все. Обрыв ушел из-под ног. Сергей-охранник крепко стоял на бетонном полу кондитерской. Ему вдруг показалось, что он умер. Давно уже умер и не заметил этого: не было времени, нужно было дуться на жизнь. Он отвернув лицо — мужики не плачут. Только в это он сейчас и верил. Что ему еще оставалось?

Молча надел Сергей куртку «made in China» и, не застегиваясь, вышел. Снег облепил ему лицо, оно стало мокрым. Сергей шел, не поднимая головы, втянув шею и не разжимая кулаков. Оттого что было холодно, оттого что возвращался он в пустую квартиру, где на столе лежала фотка сына, оттого что жена не может жить с человеком, который даже в снежинке видит только грязную воду. Оттого, что коньяк, который он залпом выпил, обругав, который вертихвостка Ленка вчера на его глазах разбавила чаем, чтоб наварить больше выручки, который и без этих манипуляций был далеко не армянский, на котором и на этикетке-то была надпись с ошибкой, именно этот коньяк оказался самой, по правде сказать, вкусной в жизни вещью. Питьем богов, вином для свадебного пира, кажется, так говорили древние поэты… Он это почувствовал сразу и если бы распробовал как следует, а не злился, то… Сергей не хотел себе признаваться, что среди всей красоты и чудес мира он двигался как плоская картонная фигурка теневого театра…

Финал

Мы рассказали все картины, написали все истории и смотрели на нашего двадцатилетнего мальчика поверх пирамиды пустых стопок из-под текилы. Они были самым ярким пятном на нашем столике: галогеновый блэклайт делал их синевато-белыми. Они светились в темноте. Я сосчитала — стопок было двенадцать. Четыре наших, остальные пришлись на амбициозный юношеский организм. Рассказывать было трудно. Слова таяли в ритме клубных звуков. Ударные заглушали смысл. Звуки забивали образы. Текила подстегивала интерес, но притупляла разум. Судя по взгляду Sash, у нас времени осталось немного. Он стремительно пьянел, но держался молодцом: слушал внимательно, сопереживал честно, а иногда в его глазах светилось Нечто. Вот это нечто нас и интересовало, ради него мы — я и мой большой друг — сидели здесь и через мгновение станем соперниками. Чуть не сказала «врагами».

Слова имеют власть над людьми. Я много думала об этом и пришла к выводу, что причина в памяти. Из материального мира слова ближе всего к образам, к идеям, к другому миру, который помнит каждый, но не каждый отдает себе в этом отчет. Вещи гораздо дальше от идеи, чем слова. Вещи — словно грубые копии с не очень хорошего слепка очень точно воспроизведенной старательным подмастерьем совершенной статуи мастера. Слова ближе к истокам, к образам, к памяти. Они тоньше и интереснее, их земная оболочка легче и изящнее. Слова легче проникают в человека. Словами проще достать до глубины души. Кбгда у тебя нет плоти, или не остается плоти, или не было никогда плоти, тебе остаются образы и их воплощения — слова. Все люди появляются на этот свет из мира бесплотного, там нет вещей и там хорошо. Люди это подсознательно помнят и потому любят слова и идеи. Людям трудно в этом мире. Он слишком тяжел для них, слишком плотен для идей. В вечной жажде полета человечество ищет возвращения к свободе от тела, к предначальному, откуда мы все — сидящие здесь за столиком среди грома клубного хаоса, озаренные сиянием пустых стеклянных рюмок. К земле нас пригибают только ощущения — единственное, чего нет в Начале…

Но по ощущениям специалист — мой друг. Я ненавижу ощущения. Я считаю, что они — жалкий довесок к мысли, красивой идее, глупая цветастая бумажная обертка. Мой друг боготворит эти фантики. Для него они — высшее наслаждение, созданное Творцом. Для людей. И эти люди превосходят создания иных времен… «Жизнь людей полна особой радости, которую самые мудрые из них умеют ценить. Например, японцы или древние стоики. Дети. Все они ценят простые радости жизни, данные им в ощущениях», — говорит мой большой друг. Мы никогда не прикасались к коже друг друга. Потому что я ненавижу ощущения, а прикосновения — тоже ощущения. А он — не дождется от меня такого!..

Наши странности не мешают нашей дружбе. Мы же все-таки одного рода. Различные вкусы и жизненные ценности, стремление доказать свою правоту, невозможность этого и единое поле битвы связали нас накрепко вот уже много лет.

Официантка с беджиком «Лена», рыжая девица, про которую я придумала историю, появилась из полумрака за спиной и шепнула мне тактично на ухо: «Вашему другу, кажется, уже достаточно». При этом она наклонилась так, что юноша не мог смотреть никуда больше, кроме как на ее… беджик или то, на что он был прикреплен. Это, похоже, его взбодрило. Но какой он мне друг, этот упившийся в поисках приключений парнишка?! Упившийся в… беджик! И от этого пьяного подростка зависит, где я проведу следующий год. Боже, это несправедливо! Хотя — что я, чтоб Тебе указывать?