По следам карабаира. Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

Шукаев еще не спал, сидел над протоколами Васюковой и Щеголевых, сопоставляя их показания. Евдокия Щеголева — мать Улиты — упорно твердила одно и то же: никого и ничего она не знает, пусть дочь скажет, кто к ней приходил, зачем ходил, а она — старая больная женщина, — если и подрабатывает когда бурками, продавая их на базаре, то пусть ее казнят или сажают, коли есть такие законы.

Старуха или действительно была туповата, или прикидывалась, хотя в последнем случае за ней нельзя было не признать незаурядного актерского дарования. Она подкатывала маленькие, заплывшие жиром глазки, складывала руки на колыхающемся животе и клялась Богом в своем неведении относительно дочерних связей с такой неподдельной искренностью, что Жунид Халидович засомневался. Черт его знает, может, и правду говорит. Бывают такие полуюродивые старушенции, особенно из верующих (а Евдокия Щеголева исправно посещала церковь), которые живут, словно, на облаке, не замечая и не понимая, что творится вокруг.

Улита — иное дело.

Сначала она пустила в ход свои женские чары, поскольку Жунид допрашивал ее один (Денгизов, получив копию допроса Васюковой, тотчас же уехал).

Она закинула ногу на ногу, показав ему роскошную белую ляжку в том месте, где кончался чулок и начинались другие принадлежности ее туалета; изобразила на кругленькой миловидной физиономии бесхитростно-кокетливое и в то же время игривое, завлекающее выражение. Разумеется, ответы и реплики Улиты были подчинены той же цели — произвести на него впечатление своими статями.

А стати были: черные густые волосы, кокошником уложенные на затылке, большие зовущие глаза «с искрой», полные обещающие губы и тугой высокий бюст, с трудом умещавшийся под сиреневой трикотажной блузкой.

На первых порах Жунид просто не замечал авансов младшей Щеголевой, а, заметив, строгим тоном велел ей сесть поприличнее и перестать строить ему глазки. Улита обиженно поджала губы, в глазах ее заблестел мстительный огонек.

Допрос сразу пошел труднее.

И все же она не могла отрицать очевидного. Да, ее дом посещали разные знакомые. Да, Рахмана Бекбоева знает давно, но о его преступном прошлом не осведомлена. Пряжу покупала — улики налицо, никуда их не скроешь. О порохе и патронах не знает. Охотников в доме нет — кто-то подбросил. Финку, наверно, тоже. Сапоги — рабочий оставил: месяца четыре назад они ремонтировали дом, нанимали людей. Адрес? Адреса у шабашников не спрашивали. Знакома ли с Алексеем Буеверовым? Нет, не знакома. Об отношениях Рахмана с Васюковой говорить не хочет. Она, видите ли, женщина и в чужие любовные дела «не встревает». Улита так и сказала: «не встреваю». Состояла ли в интимной связи с Рахманом?.. На подобные вопросы она отвечать не обязана. Как появился Буеверов в их доме — не знает. Он ворвался в двери и ударил Шукаева, вот и все, что она видела. Имен Парамона Будулаева и Хапито Гумжачева никогда не слыхала.

Шукаев усмехнулся, достав из стола фотографии, те же, которые показывал Галине Васюковой и Сугурову, и разложил их на столе перед Улитой.

— Кого-нибудь знаете?

Она посмотрела.

— Нет.

Он медленно, не торопясь, собрал снимки, все с той же полуулыбкой протянул ей копию показаний Галины.

— Прочитайте, пожалуйста.

В конце концов Улите пришлось признать, что шашлычник Алексей Петрович Буеверов приходил к ним несколько дней назад и позавчера. Хотел видеть Рахмана. Но никаких его вещей в доме нет и почему он напал на Шукаева — она «ума не приложит». Что же касается цыгана по имени Парамон, то пусть Васюкова не морочит голову: таких знакомств у нее, Улиты, нет. Галина всю жизнь ревновала Рахмана к ней — вот и возводит напраслину.

— Подумайте денек, — сказал Жунид, давая ей подписать протокол. — Предъявить вам обвинение в связях с преступниками, в использовании краденой шерсти и укрывательстве очень нетрудно. За одно это — тюрьма. Подумайте. Учтите, что сейчас еще у меня нет данных экспертизы. А к вечеру будут анализы пороха и патронных гильз, отпечатки пальцев на документе, похищенном Васюковой в управлении, и на сапогах… Тогда ваше положение едва ли улучшится. Если же перестанете запираться, это облегчит вашу участь. Вы мог ли бы и помочь нам…

Щеголева зло сверкнула, глазами и отвернулась.

— Как хотите, — он позвонил и сказал вошедшему конвоиру: — Уведите арестованную.

…Шукаев поднял голову от бумаг, глянул на похрапывающего во сне Вадима и устало провел по лицу ладонью. Который день подряд он ложится за полночь. А конечных результатов не видно. Картина, правда, прояснилась, — он, пожалуй, смог бы довольно точно описать, как было совершено убийство Барсукова и Кумратова и кем совершено, однако… Убийцы пока на свободе.

Все это так не похоже на дела, которыми ему приходилось заниматься прежде. Те, особенно поиски карабаира, требовали чуть ли не ежедневных переездов с места на место — он тогда исколесил весь Северный Кавказ, — а теперь вот уже сколько времени сидит в Черкесске, по крупицам собирая улики и подбираясь к самой сути.

Не беда. Главное — он убежден, что действует правильно.

Еще несколько штрихов, и надо начинать облаву. В полном смысле этого слова.

Еще немного надо потерпеть. По-прежнему, туманна история с кольцом. Ему обязательно нужен этот перстень и хотя бы один из его похитителей — Парамон Будулаев. Лишь бы все обошлось благополучно с засадой Семена.

В дверь негромко постучали.

— Да?

Вошел лейтенант Дуденко.

— Товарищ майор, я…

— Тсс… Не шуми. И садись. Что там?

— Вот, — волнуясь, выдохнул Семен и тряхнул своей огненной шевелюрой. — Вот оно. И взяли мы не Парамона, а Нахова…

Жунид даже привстал, принимая перстень из рук Семена.

— Так вот он какой… Но почему же — Зубер?.. Кольцо было странной формы. Шукаев никогда прежде не видел таких. Сам ободок лишь в нижней, обращенной к ладони (если надеть на палец) части перстня был узким. Далее он постепенно расширялся, образуя вверху округлое, широкое, сантиметра в полтора или немногим меньше, основание, на котором из того же мельхиора, покрытого потемневшей, тускло блестевшей зернью, покоилось нечто вроде миниатюрной короны, увенчанной на вид плоским, но крупным камнем. Возникло впечатление, что большая его часть скрыта внутри короны.

Жунид надел перстень на указательный палец, повертел им, поднес к свету Мелкие грани александрита заиграли кроваво-красными огоньками.

— Хорош, — сказал Дуденко, любуясь перстнем. — Хоть и дешевый, даже не серебряный, а хорош… Умели работать дагестанские мастера…

— Да-а-а… — рассеянно протянул Шукаев и, сняв кольцо, снова поднес его к настольной лампе. Камень сверкнул темно-красным боком.

На лице Жунида появилось недоуменное выражение.

— Что же это?

Семен вопросительно смотрел на него, не понимая.

— Камень-то красный, правда, есть немного фиолетовый оттенок…

— Ну, красный, — обеспокоенно повторил Дуденко. — А в чем дело?

— А в том… — Жунид бросил кольцо на стол и, подскочив к книжному шкафу, стал рыться в одной из папок.

— Вот, смотри, — сказал он, лихорадочно листая бумаги. — Да где же он… Вот, читай…

Семен прочитал вслух то место из протокола допроса заведующего ювелирным магазином, которое Жунид отчеркнул ногтем:

— «Кольцо крупное, из мельхиора, с самоцветом густо зеленой окраски…» — Да, действительно… — растерянно добавил он. — Зеленый. Выходит, это другое?

— Выходит, — развел руками Жунид. — Так или иначе — завтра утром вызовешь Паритову и заведующего сюда, в управление. Предъявим им кольцо. Часа в два, после обеда. Раньше я не освобожусь. Надо разобраться с вещами, изъятыми у Щеголевых, и еще кое с чем. А сейчас — едем к Нахову.

С тех пор, как Жунид видел брата своей бывшей жены, прошло восемь лет. Нахов заметно постарел, лицо несколько обрезалось, у глаз и в уголках рта — морщины. Еще более отдаленным стало его сходство с Зулетой.

Вспомнив о ней, Шукаев насупился. Он не видел ее больше недели и только сейчас понял: ему все время не доставало ее.

В хлопотах и беготне он не отдавал себе-отчета в том, почему частенько стал испытывать необъяснимое чувство пустоты и бесполезности своего существования, заполненного одной работой.

А сейчас, увидев перед собой хмурое, заросшее не менее как трехдневной щетиной лицо Нахова, внезапно все понял.

Да. Ему не хватало Зулеты. Довольно себя обманывать! Весь этот месяц, иногда встречаясь с ней по службе, слыша о ней от других, зная, как она живет и что делает, он постепенно привыкал к своим мыслям о ней, к тому, что она рядом, спокойная, ровная в обхождении, деловитая. К Заурчику он ходил теперь в детский сад, гулял с ним, когда выдавался редкий свободный час, провожал до дому, но в квартире на Орджоникидзе больше не появлялся, упрямо держась прежних, официально-прохладных отношений с Зулетой.