По следам карабаира. Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

Лейтенант Семен Дуденко получил двух человек для организации засады во дворе православной церкви, расположенной в районе базара.

Они должны были арестовать Парамона Будулаева.

Накануне вечером Жунид повторил с Арсеном Сугуровым ту же операцию, что проделал утром с Васюковой: разложил перед ним на столе фотографии и, хитро прищурившись, спросил:

— Ну, Пинкертон двадцатого века, посмотри: не найдешь ли здесь знакомых физиономий?

Арсену понадобилось не более минуты, чтобы отложить в сторону снимки, сделанные семь-восемь лет назад с цыганского вайды Феофана третьего, его первого подручного Парамона Будулаева и Зубера Нахова — всех троих он видел и запомнил в Дербенте.

— Барон, — сказал Сугуров, ткнув пальцем в круглое лицо Феофана. — Только он здесь моложе и худее. Это — тот, который украл кольцо, — Цыганов…

— Парамон Будулаев, — поправил Жунид. — Чтоб ты знал: правая рука Феофана. Сидел пять лет за участие в грабительских набегах шайки Унарокова.

— Ясно, — кивнул Арсен. — А этот был у старика ювелира. За ним я и ходил весь день…

— Зубер Нахов. Сначала — карманник, жулик, теперь, мне думается, он способен и на большее. Судя по тому, что тебе удалось услыхать из их разговора, именно он ударил Фатимат Паритову обернутым в платок камнем…

— Здорово! — покачал головой Арсен. — Как вы догадались, товарищ майор?

— Я долго имел дело с ними… — задумчиво ответил Жунид. — Погоняли они меня по Кавказу. Кое-что сопоставил. Уверенности полной не было, но… как видишь, сошлось…

Таким образом, точно было установлено, что нападение на Паритову и кража мельхиорового кольца дагестанской работы с зеленоватым камнем — александритом — совершены Парамоном Будулаевым, очевидно стараниями Улиты превращенным из брюнета в яркого шатена, и Зубером Наховым по поручению Феофана, действовавшего, в свою очередь, от Омара Садыка. Впрочем, Феофан, как видно, сам не понимал смысла этой операции, слепо повинуясь старому ювелиру, имевшему над ним какую-то власть.

Засада у церкви была совершенно необходима.

Жуниду позарез нужен был Будулаев.

И кольцо.

Семен Дуденко, спустившись после оперативного совещания у Шукаева вниз, в вестибюль, увидел там двух милиционеров в штатской одежде.

Один был тот самый толстый сержант, который полтора месяца назад вместе с Абдулом Маремкуловым упустил Парамона, другой — плотный, небольшого роста крепыш, рядовой по фамилии Глоба, снискавший известность среди сотрудников, как местный чемпион по борьбе самбо.

Ни тот, ни другой не вызвали особого энтузиазма у Семена: толстяк уже показал себя достаточно неповоротливым. А Глоба имел лишь мускулы, что же касается сообразительности, то с таким же успехом можно было ожидать последней от крепко сбитого, но неуклюжего комода с ящиками, ключи от которого давно потеряны.

Они встали при его появлении и откозыряли:

— Товарищ лейтенант, рядовой Глоба прибыл в ваше распоряжение!

— Сержант…

— Бросьте, ребята, — остановил их Дуденко. — Не надо так официально. Пойдем пешком. По дороге все объясню.

Здание Покровской православной церкви не отличалось особыми архитектурными красотами. Обычный кирпич, не оштукатуренный снаружи, небольшой сводчатый портал, пять луковок — куполов, давно не золоченых, выкрашенных прямо по облупившейся позолоте зеленой краской, которая местами отслаивалась и осыпалась во двор мелкими чешуйками, чугунная ограда со стороны площади и такая же с противоположной стороны, выходившей на соседнюю улицу. Во дворе небольшая четырехугольная часовенка, сарай, домик священника с затейливым крыльцом, на козырьке которого спереди красовался замысловатый витой вензель из меди, очевидно, монограмма прежнего владельца.

Между церковью и часовней простирал над двором свои могучие ветви древний орех, тот самый, с которого Будулаев прыгал через ограду — сломанную ветку, конечно, давно спилили. У ограды — заросли малины, сирень, а за церковью — небольшой яблоневый садик. Собачья будка, из которой торчала массивная бело-коричневая морда сенбернара, высунувшего от жары розовый язык, стояла слева от поповского дома.

Первым долгом Семен Дуденко переговорил со священником, маленьким тщедушным старичком лет шестидесяти пяти или более, который оказался на редкость словоохотливым, так что от него трудно было отделаться.

Жил он одиноко, не имел ни жены, ни детей, держа в доме одинокую молчаливую женщину, набожную и работящую, по его словам. Она-то и вела немудреное поповское хозяйство.

Стараясь не напугать старика, Семен сообщил ему о цели их прихода, не забыв упомянуть о собаке, которую следовало временно удалить. Попик засуетился, стал кликать петушиным фальцетом свою Васюту (так звали его экономку), потом, видимо, сообразил, что сейчас она все равно его не услышит, потому что Васюта громыхала в сенях ведром, мыла полы.

Семен вышел в сени вслед за попом и с интересом слушал, как взволнованный старик пытается объяснить экономке, почему следует увести пса.

Васюта — квадратная, крепкая, с толстыми икрами, выглядывавшими из-под подоткнутой юбки — этакая гвардеец-баба, — явно неразговорчивая, сначала недоуменно поводила полными плечами, потом закивала и, швырнув тряпку в ведро, пошла отвязывать сенбернара.

— Она его — к дьякону… к отцу дьякону отведет, — поспешил объяснить священник. — Он тут недалеко квартирует. Присмотрит за собачкой не-то. А мне как прикажете? Тожить уйти? Не дай, Господь, стрелять станете?

— Нет, что вы, — успокоил его Дуденко. — Я надеюсь, до этого не дойдет. Живите, как обычно. Да, кстати, когда у вас служба?

— Вечером уж сегодни… завтрева, как водится, — заутреня, обедня…

Семен иронически покачал головой. Церковка эта была не единственная из действующих на Северном Кавказе, — были в Кабарде, в Осетии, кажется, в Калмыкии. Большинство православных церквей стояли заброшенными или использовались под складские помещения. Там же, где они еще держались, постепенно приходя в запустение, немногочисленные прихожане скрупулезно выдерживали все обряды, а священнослужители всячески старались угодить официальным учреждениям и городским властям, если выдавался такой случай, чтобы сохранить «храм божий» в надлежащем виде.

— С этим, отец, придется, видимо, что-то придумать. Дня на два надо собор закрыть.

Поп наморщил седые редкие брови, соображая. Наконец, простоватое лицо его осветилось хитроватой улыбкой.

— А можно. Чего ж нельзя? Навешу на ворота бумагу — объявление, значит, что так, мол, и так, батюшка заболел и службы два дня не будет.

— Этого достаточно?

— А как же? Паства-то моя невелика, хвала Господу. У ворот потопчутся и уйдут восвояси. Бог простит.

— Хорошо, так и договоримся. А вечером прошу вас, пока мы здесь, без крайней необходимости не выходить.

Священник замялся.

— Разве токмо по нужде? — робко спросил он после некоторого колебания.

— Ну, конечно, — рассмеялся Семен.

Орех Дуденко осмотрел сам, вспомнив детство и забравшись по стволу довольно быстро и ловко. Дупло он нашел не сразу: отверстие в нем размером со столовую тарелку было под толстым суком, давно отпиленным и замазанным по торцу цементным раствором. Свесившись, Семен запустил туда руку и сейчас же отдернул: что-то пискнуло и из дупла выскочила, заметавшись по сучьям, маленькая пушистая белочка.

— Фу, черт! — ругнулся он беззлобно. — Напугала хвостатая!

Он пошарил еще. Рука наткнулась на круглый уступ, где у белки, очевидно, был свой маленький склад, потому что он, осторожно сжав пальцы, чтобы ничего не уронить, вытащил горсть всяких зверушечьих запасов — семечки, высохший огрызок яблока, тыквенную корку, несколько орешков.

Семен полез в дупло снова. На этот раз — опять разная ерунда. Он не успокоился, пока не выгреб все беличьи «захоронки». Кольца не было. И только когда он стал методически обшаривать трухлявые стенки дупла, морщась, если рука натыкалась на липких мокриц и паутину, в трещине уступа пальцы его наткнулись на что-то твердое, холодное.

Это был перстень.

Значит, Будулаев не соврал Феофану. Он действительно сунул его в дупло, удирая от своих преследователей. Однако едва ли он лазил на орех еще раз, — видно, сочинил, чтобы не получить нагоняй от барона.

Семен зажал кольцо в кулаке, чтобы не уронить, потому что дупло шло внутрь, в глубину, и упустить перстень туда означало вовсе лишиться его, если только не спилить дерево до основания.

Высвободив из дупла руку, по плечо измазанную коричневатой древесной трухой, грязью и налипшей паутиной, он с любопытством стал рассматривать перстень. Таких он никогда не видел. Неширокий ободок самого кольца, тускло поблескивающий потемневшим в узорах мельхиором, оканчивался массивной, испещренной чернью коронкой, в центре которой крупно светился густой зеленью граненый камень.