По следам карабаира. Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

Даже Улита Щеголева, якобы двоюродная сестра жены его погибшего друга, не поколебала слепой преданности Галины Васюковой к Рахману Бекбоеву. Она догадывалась, что с Улитой отношения у него далеко не родственные, устраивала ему сцены ревности, наталкиваясь на прямые оскорбления с его стороны, но и это ничего уже не могло изменить.

Она тысячу раз умирала от страха, когда заглядывала в служебные бумаги, чтобы по требованию своего властелина передать затем ему их содержание, но делала это; она вся обливалась холодным потом, когда по его приказу решилась стащить из приемной бюро техэкспертизы платок Зафесова, но не остановилась и на этом, став в конце концов самой настоящей шпионкой в управлении и даже рискнув забраться в комнату Шукаева и выкрасть из папок с делами два документа.

Да, она преступница.

Она это знает, и ни на что не надеется.

Ее жизнь кончена.

Буеверова? Нет, такого она не видела. Бывали у Щеголевых разные люди. Много. Она их не запоминала — зачем они ей?

— Подумайте, как следует, — сказал Жунид. — Может быть, во внешних приметах лиц, бывавших у Щеголевых вместе с Бекбоевым, вам что-либо бросилось в глаза?

Она безразлично и устало повела плечами.

— Да нет, хотя…

— Что?

— Был один случай… Пришел черный такой, смуглый, на цыгана похож. Улита увела его в другую комнату… А после он вышел крашеный…

— Как — «крашеный»?

— Шатен. Волосы и усы коричневые, как шоколад.

— Они о чем-либо говорили с Рахманом?

— Не помню.

— Как его звали?

— Кого?

— Цыгана.

— Постойте… кажется, Парамон.

— «Кажется» или точно?

Она помедлила.

— Да. Парамон.

— Когда это было? — Жунид бросил быстрый взгляд на Денгизова. Тот показал, что понял, чуть прикрыв веки.

— Вечером в конце апреля. Я пришла туда, потому что Рахмана не было дома. — Я ездила к нему в Шахар. Ну, я подумала, что он у Улиты.

— Вы догадывались, чем занимается Бекбоев и почему заставляет вас похищать информацию в угрозыске?

Она опустила голову и вздохнула.

— Да. В последнее время догадывалась. Теперь, когда он при смерти, мне нечего скрывать…

— Вы видели человека, который меня ударил? Знали его раньше?

— Видела, — безучастно сказала Васюкова. — Один раз он вошел во двор к Улите позавчера. Рахман вышел к нему, но вернулся один.

— Как он выглядел?

— Полный. Лысый. Руки — белые. Он с короткими рукавами был.

— Что вам говорили Щеголевы в тот вечер, когда я выследил вас? Вы сидели запертыми в чулане. Участковый вас запер.

— Чтобы я держала язык за зубами, иначе — мне конец… — она провела тонкой вялой рукой по спутанным волосам. — А мне все равно теперь. Пусть — конец…

Жунид полез в папку, которую принес с собой и разложил на столе десятка два фотографий. Среди них были Феофан третий, Парамон Будулаев, Алексей Буеверов, Омар Садык, Зубер Нахов, Умар Паритов, его жена, Хапито Гумжачев, Паша-Гирей Акбашев и Рахман Бекбоев. Остальные, тоже взятые из регбюро, принадлежали людям в разное время судимым и отбывшим наказание в тюрьме, но не могущим иметь отношения к преступлениям, которые теперь расследовались.

— Посмотрите внимательно — кого-нибудь из этих людей вы узнаете?

Васюкова привстала, вглядываясь в фотографии. Все они были сделаны по общепринятой в следственных органах форме — фас, профиль, затылок, отпечатки пальцев и приметы.

Васюкова взяла в руки снимок Гумжачева, повертела в сомнении, потом покачала головой и положила обратно.

— Вот, — наконец, сказала она. — Этот цыган, Парамон. Шукаев отложил фотографию.

— Еще. Не торопитесь. У нас есть время.

— Вот этот, — она ткнула пальцем в круглую физиономию Буеверова. — Только он здесь моложе. И худее. Он приходил позавчера. Улита его знает. И он вас ударил.

— Других не видели?

— Нет.

Жунид взял фотографию Буеверова, еще раз показал ей.

— Вспомните, раньше, чем вчера, он не появлялся? Не обязательно в доме Улиты. Может, где-то вместе с Бекбоевым?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Не видела.

— Последний вопрос: где вы были третьего мая?

— На работе.

— А потом?

— Потом ушла домой. Читала. Рахман должен был зайти.

— Не пришел?

— Нет. Его не было три дня, В командировку ездил.

— Куда?

— В Дагестан. Кажется, в Темир-Хан-Шуру.

— Зачем?

— Он же заготовитель. Он часто ездил.

— Вы не обратили внимания — после возвращения в его поведении не произошло каких-либо изменений?

— Не знаю, что вы имеете в виду?

— У него не завелись лишние деньги? Васюкова подняла на него глаза.

— Рахман в чем-нибудь подозревается?

— Да. В убийстве.

Она схватилась руками за голову, из волос выпала шпилька.

— Нет! Нет! Нет!

Раздался телефонный звонок. Шукаев вопросительно посмотрел на Леонтьева.

— Возьмите трубку, — кивнул ему Петр Яковлевич.

— Да? Абдул? Ну-ну, что там? — Жунид оживился. — Опознали? И буфетчик и официант? Отлично. Молодец, лейтенант! Вы сами не знаете, как это вовремя! Спасибо. До встречи. Не забудьте документально все оформить.

Он положил трубку и торжествующе посмотрел на Денгизова.

— Люди из столовой его опознали. В день убийства с Буеверовым и Кумратовым обедал Рахман Бекбоев. Именно у него был фибровый чемодан. Теперь, если его узнает еще охотник Итляшев, которому мы тоже предъявили фото остальных подозреваемых, и пасечник Юсуф, — можно считать, что убийцы известны. Хотя им будет потруднее его узнать: они видели его в гриме. Так, во всяком случае, я думаю.

— Добро, — сказал Денгизов, наблюдая за Галиной, которая с ужасом переводила взгляд с одного на другого.

— Видите, барышня, — совсем не по-уставному сказал ей Шахим Алиханович, — в какое подлое дело вы ввязались.

Васюкова сидела бледная, без кровинки в лице. Губы ее зашевелились.

— Я… я боялась думать. Но я чувствовала… Ах! Голова ее откинулась на спинку кресла, глаза закатились, и нескладное худое тело съехало на подлокотник.

— Обморок! — встал Денгизов. — Воды, Жунид! Васюкову привели в чувство и отправили в камеру.

— Приведите младшую Щеголеву! — распорядился Шукаев.

17. Засада у Покровской церкви

Жаркое лето сорок первого. Покровская православная церковь в анфас и профиль. Семен Дуденко беседует со священником. Беличий склад. Ожидание. Зубер Нахов теряет свое лицо.

Лето сорок первого на Кавказе было жарким, изнуряющим. С двадцать второго июня, со дня начала войны, до первых чисел июля не было ни одного дождя. Листва на истомившихся деревьях съежилась, покрылась сухой желтовато-серой пылью. Ветра не было, и днем улицы казались вымершими, особенно, на солнечной стороне. Люди ходили медленно, распаренные, обливающиеся потом, — возле водопроводных колонок и киосков с газированной водой стояли очереди.

Только в двух местах города, несмотря на иссушающую жару, было многолюдно: на вокзале и на городском рынке.

Вокзал был забит пассажирами, которые неизвестно куда и зачем вдруг разом вздумали ехать с узлами, чемоданами, ящиками и коробками; перрон заполнен мобилизованными, которые держались особняком со своими командирами, вещмешками, винтовками — сосредоточенная, сурово-серьезная, очень единая в своей слитности масса людей, которые живут даже здесь, на тыловой станции, совсем в другом измерении. Завтра, может, послезавтра — они прибудут на фронт.

Шумно, оживленно было и на базаре. Начали дорожать продукты, и оборотистые обыватели, у кого были сад, огород и хозяйство, пользуясь тем, что в связи с огромной перестройкой, которую сейчас переживала страна, начались перебои с продовольствием и товарами первой необходимости, запрашивали на рынке вдвое против обычного. Милиция и органы, ответственные за снабжение, не успевали поправить дело, хотя и работали не покладая рук.

Словом, время начиналось нелегкое.

Мобилизация, переоборудование промышленности на военный лад, борьба с начавшейся спекуляцией и хищениями, налаживание транспорта, перегруженного до предела, все это создавало новые трудности, а для работников НКВД и милиции — в особенности.

Каждый человек был на счету.

И все же Гоголев, осунувшийся, похудевший, с темными ввалившимися глазами от бессонных ночей, успевал всюду: то какое-то происшествие на автостанции, то аврал на железной дороге, то не справляется со своими обязанностями военкомат — опять же из-за нехватки людей, то какие-либо распоряжения из центра, требующие изыскания людских ресурсов.

И, тем не менее, Виктор Иванович сдержал данное Шукаеву слово.

Лейтенант Семен Дуденко получил двух человек для организации засады во дворе православной церкви, расположенной в районе базара.