Апокриф - Владимир Гончаров

— Может быть, как раз самый правильный образ действий именно тот, о котором говорит твой отец: подождать пока с этим. А? Ну, неужели оно тебя и в самом деле так жжет?

— Ну, во первых, отец-то предостерегал меня от того, чтобы я не пробовал с помощью этого обогащаться… И чтобы был осторожен, если меня кто-то захочет использовать… А вот в смысле общего блага, так сказать… он, как бы, допускает… Вот только не знает, как поточнее определиться… ну, в общем, куда можно с этим влезать, а куда — нет…

— Вот я и говорю: мудрый человек, твой отец, Острихс! Я тебе практически тоже самое…

— Погодите, господин Фантес! Есть еще и во-вторых.

— Ну, изволь…

— Так вот, во-вторых. А вдруг это временно?

— Что именно?

— Ну, вот эта способность моя, если она у меня действительно есть? Бывает же такое, что способности неожиданно пропадают? Вот я сколько таких историй слышал, что, скажем, лет до пятнадцати человек пишет, например, стихи чуть ли не гениальные, а потом — все! Конец.

— Разумеется. Бывает. А что: обыкновенным человеком прожить так уж плохо? Недостойно?

— Ну, вот и вы туда же, господин Фантес! Ну прямо, как отец! А ведь даже по вере вашей: если имеется возможность сделать доброе дело, — надо делать! Я же сам читал в Завете Истины: «Способный дать добро, но уклоняющийся от того, идет по дороге зла».

— О Боже! Ну, что мне с тобой делать, Острихс?!

— Ничего. Хотя бы посоветуйте! Что мне можно?

— Хорошо, подожди немного. Мне нужно подумать…

«Ну, в самом деле! — размышлял Хаардик с некоторым даже раздражением против самого себя. — Какие мне еще знаки нужны? Вот хороший, чистый мальчик, из которого, учитывая его дар, может получиться проповедник необыкновенной силы. Я могу открыть его этому миру и тем самым, возможно, приблизить Новое Явление Великой Сущности? «Глаголавша пророки», так сказать…Открыл же в свое время святой Бруслэ глаза пророку Инсаберу, а тот, обретя второе зрение, принес человечеству Завет Истины… Могу мальчика оттолкнуть… Как бы даже для его блага, сохраняя его покой, оберегая от возможных опасностей, которых на пути любого пророка предостаточно… То есть, могу отнять у него его же предназначение? А ведь он не отступится! Уж больно горит… Он обязательно будет искать того, кто даст ему первый толчок, покажет направление… Почему, не я? Почему, тот, другой — лучше? Только потому, что решительнее? Разве мои помыслы недостаточно высоки? Разве я буду делать это для себя? Нет, нужно решаться! Нужно подыскать ему пробный камень. Что-то такое… простое, совершенно и несомненно позитивное, общеполезное… Чтобы он почувствовал одновременно и силу, и нравственную опору… А дальше? Дальше Провидение подскажет!

Глава 8. Камень

Печальный и трудный разговор со своей давней прихожанкой — пожилой и истерзанной нелегкой жизнью госпожой Ашбу — Хаардик воспринял как явный толчок судьбы в нужном ему направлении.

Несчастная женщина жаловалась настоятелю на собственного внука и искала у священника одновременно совета, понимания и сочувствия.

Страшная катастрофа с пассажирским автобусом на железнодорожном переезде, случившаяся уже более десяти лет назад, оставила мальчика без родителей, на попечении одной лишь бабушки. Как это нередко бывает в подобных случаях, самое чистое желание сторицей восполнить для сироты навсегда потерянную родительскую защиту, любовь и ласку сыграло не самую удачную роль в воспитании ребенка. В глазах бабушки внук непременно оказывался правым в любых конфликтах со сверстниками и взрослыми; он был, разумеется, самым умным и способным, и только черствость да неумение воспитателей и учителей не давали расцвести всем его великолепным дарованиям, за что педагогам жестоко доставалось от госпожи Ашбу, которая к тому же буквально из кожи вон лезла, чтобы несчастный малолетка был полностью огражден от бытовых забот и имел, во всяком случае, внешние атрибуты материального достатка, не уступавшие тем, какими обладали дети из так называемых благополучных семей, находившиеся под полной родительской опекой. В ее отношении к мальчику присутствовало даже какое-то пресмыкание, как если бы она чувствовала за собою часть страшной вины от ужасной несправедливости, допущенной по отношению к нему жестоким роком.

Сирота, само собой, пользовался самоотверженным попустительством бабушки на всю катушку. Он легко воспринял исходивший от единственного близкого человека тот основной педагогический посыл, будто все вокруг должны ему уже ввиду одного того обстоятельства, что он имел несчастье остаться без родителей. Окружающие почему-то не желали осознавать столь очевидного факта, и претензии ребенка, подростка и, наконец, юноши на исключительное к себе отношение постоянно наталкивались на соответствующее отторжение, прежде всего, со стороны сверстников, не желавших по такому пустяковому поводу отдавать все возможные приоритеты не заслужившему этого товарищу. Взрослые также с известным раздражением воспринимали манеру поведения мальчика, сочетавшую в себе вечную настроенность на получение разного рода поблажек с явным оттенком какого-то неуместного высокомерия, которое иногда бывает свойственно личностям, считающим себя несправедливо недооцененными социумом.

Госпожа Ашбу, слыша от внука постоянные жалобы на конфликты, возникавшие вокруг него и во дворе, и в гимназии, и с товарищами по детским играм, и с педагогами, яростно бросалась на защиту своего воспитанника, тщетно требуя от «обидчиков» признания его особого статуса. Регулярно терпя поражения в этих битвах, она еще больше жалела сироту и делала ребенка благодарным слушателем своих сетований на жестокость этого мира и природную черствость населяющих его двуногих созданий. А сирота, не получая положенного (как он считал) вне родных стен, все долги взыскивал с бабушки, постепенно превращаясь в отвратительного домашнего деспота.

Однако сам по себе деспотизм внука госпожа Ашбу еще перенесла бы, возможно, и не замечая оного, подобно тому, как рожденный и проведший всю жизнь в рабстве человек иногда не только не понимает ужас своего положения, но и считает его вполне приемлемым, достойным и единственно возможным. Главная проблема приобрела явно финансовый оттенок. Подросший балбес стал активно тянуться за так называемыми престижными вещами, далеко не все из которых были по силам скромному бюджету пожилой опекунши. Внук, в конце-концов, смог понять, что выжать из бабушки больше, чем она отдает сама, нельзя, но смириться с ограниченностью своих финансовых возможностей не захотел. Работа, на которую молодой человек устроился после окончания гимназии, как всякое первое дело, давала самый скудный доход, едва окупая дорожные расходы и небогатое питание. С учетом особенностей характера, ему было трудно рассчитывать на быстрый карьерный рост и уже через полтора месяца он перешел на другое, почти такое же место, потом — на третье, четвертое…, пока не убедился, что и здесь его сиротство само по-себе не принесет никаких дивидендов.

Но однажды, видимо, в злой час, ему на глаза попалась реклама какого-то из многочисленных «механических казино», которые, как раз об эту пору, своим буйным цветом заполонили не только сам Ялагил, но и весь кантон. На красочном плакате из чрева игрального автомата вытекала сверкающая лава монет, а утонувшие в ней по щиколотку красивые девушка и парень душили друг друга в неистово радостных объятиях. Вокруг счастливчиков были живописно разбросаны чуть туманные образы их чудесно сбывающихся мечтаний: роскошный красный кабриолет на горном шоссе, белоснежный (конечно же!) парус над дивно-бирюзовым морем, уютный домик на очаровательной лужайке и что-то еще столь же соблазнительное. Молодой человек, не долго думая (он вообще не любил, да и не умел долго думать), вошел в таинственно затемненный зал, радужно сверкавший из своих глубин ярко подсвеченными окнами игровых табло. У внука госпожи Ашбу в этот раз было с собой совсем немного денег и он быстро проиграл все, что имел. Тем не менее молодой человек покинул игровой зал с твердым убеждением, что только досадная случайность не позволила ему получить на свои гроши солидную прибыль. И всего через три месяца сирота, с завидным упорством спустивший в бескомпромиссных поединках с волшебными ящиками все имевшиеся в доме собственные и, разумеется, бабушкины деньги, понес в скупку вещи…

По собственным наблюдениям, Хаардик Фантес делил игроков на три основные категории. Первую и не очень большую составляли те, для которых в игре самым ценным была сама игра. Эти не играть не могли вовсе, успешно гибли, сжигаемые своей страстью, но иногда давали миру потрясающих профессионалов в своей области. Ко второй — настоятель относил известную прослойку преступников, которых игра интересовала только как возможность с помощью откровенно жульнических приемов вытянуть у опьяненных азартом участников принадлежащие последним материальные ценности. И, наконец, третью, самую многочисленную категорию, составляла огромная масса примитивно-корыстных и одновременно наивных людей, коих неодолимо влекла надежда неожиданно и без каких-либо материальных, физических или интеллектуальных затрат разбогатеть. Этими людьми двигала прежде всего вера. Вера в то, что затерянный в океане вероятности Случай именно для них всплывет из глубин статистических множеств, что чудо можно поймать своими руками, если поудачнее нажать на рычаг, пускающий механизм игрального аппарата, что можно серьезно увеличить возможность выигрыша, если покупать лотерейные билеты по какой-то специальной системе… и все остальное в таком же роде. Именно подобные люди составляют опору, надежду и главную добычу индустрии азарта.