Шахта - Михаил Балбачан

– Почем моя знает? – выкручивался «хитрый люди», – моя думай: они теперь кушай мало, пампушка шибко дорогой стал, я сам теперь пампушка купить не могу!

Евгений Семенович до того вошел во вкус своего рассказа, что не заметил, как вскочил со стула и принялся в лицах изображать переговоры дворника с золотарем, постепенно повышая и повышая голос. Слово «говно», повторяясь все чаще, эхом отзывалось по всей террасе. Мужчины, сидевшие за соседними столиками, начали неприязненно оглядываться. Назревал скандал, и Наталье Михайловне пришлось сильно дернуть мужа за развевающуюся полу пижамы. Евгений Семенович опомнился, немного смутился и сел.

– В таком роде они беседовали долго, но безрезультатно, – сбавив тон, продолжил он, – потом оба отправились к новой выгребной яме. Господин Ли тщательно промерил бамбуковым шестом ее глубину, ничего особенного не обнаружил и вконец расстроился. «Совсем ничего не понимай!» – сердито объявил он нам, уходя. А фокус был в том, что при каждом сильном дожде, которые в начале лета происходили регулярно, Симоненко спускал часть нечистот в городской водосток.

Но в июле погода резко переменилась. День за днем нещадно жарило солнце, ни единого облачка не появлялось на небе, как будто их вообще не оставалось больше в природе. Наступила жуткая сушь. Выгребная яма заполнялась со страшной скоростью, тучи поганых мух, жужжа, кружили над ней. Федор Иваныч, вложивший в «шахту» всю свою душу и все свои сбережения, спал с лица. А дождя все не было. Наконец, уже в середине сентября, наступил тот великий день. С самого утра было до невозможности душно. В воздухе сгущалась какая-то жуть, но к вечеру, когда горожане начали впадать в отчаяние, со стороны залива повеял легчайший ветерок. Как-то незаметно весь восток затянулся тучами, а ветер все усиливался, и ночью разразилась одна из тех умопомрачительных гроз, которыми славятся те места. С неба низверглось море воды, начался потоп. Грохот стоял такой, что ни о каком сне и речи быть не могло. Мои маленькие братья и сестры забились в угол и ревели со страху, а я не знал, что с ними делать, и очень обрадовался, когда дверь вдруг распахнулась, и в комнату ввалился необычайно веселый отчим в мокром макинтоше. В руках он держал ломик, лопату и фонарь, прихваченный в свое время с шахты на память. «Сбирайся, пацан, поможешь мине!» Я быстро оделся, накрылся, как капюшоном, джутовым мешком и вышел за ним на улицу. С неба лило, под ногами бурлили потоки грязи, с крыш валились целые водопады, и все это журчало, скворчало, ревело, дико барабанило по жестяной облицовке бараков, не говоря уже о вспышках молний и оглушительных раскатах грома. Я сразу же ослеп, оглох, до нитки промок, спотыкался на каждом шагу и старался только не отстать от широко шагавшего отчима. Мы подошли к той самой будке, где находилась задвижка. Федор Иваныч отомкнул амбарный замок. Внутри, к моему удивлению, был навален всякий хлам. Симоненко сноровисто освободил часть пола, отковырнул пару досок, и приказал мне спуститься в подпол и раскапывать землю. Вскоре я на ткнулся на чугунную крышку люка. Под ней обнаружился вентиль задвижки. Отчим одним рывком вытянул меня наверх, а сам спустился на мое место. «Ну, Боже благослови!» – перекрестился он и принялся с натугой поворачивать штурвал. К грохоту ливня присоединился глухой подземный рокот. Мы молча сидели и слушали. Отчим курил. Через полчаса вентиль был вновь закрыт. Мы водворили крышку на место, засыпали ее землей, прибили доски и даже хлам навалили так же, как он лежал прежде. Симоненко высунулся наружу и подозрительно огляделся. Ничего не изменилось, разве что дождь немного утих. «Ты, того, пацан, сбегай сейчас на вулицю, побачь, як там», – приказал он мне, замыкая дверь. Я перемахнул через забор.

На улице все было нормально, насколько можно было разобрать при редких уже молниях. В том месте она круто спускалась к заливу. Сам не зная зачем, я медленно пошел вниз по скользким доскам. Под ними ревел водяной поток. Вскоре начала ощущаться вонь, усиливающаяся с каждым моим шагом. Площадь внизу была затоплена, и отнюдь не чистой водой. Смрад стоял такой, что я испугался и во все лопатки убежал наверх. Дома меня поджидал отчим. «Ну як там?» – «Да ничего, – говорю, – просто ужас, что такое делается. Здесь-то еще ладно, а весь центр города затоплен нашим говном и воняет нестерпимо!» – «Это хорошо, – сказал Федор Иваныч, – главное, чтобы тут не воняло, а прочее до нас не касаемо. Ты, пацан, язык за зубами крепко держи, а то, чуешь? – и он поднес свой огромный шахтерский кулак к моему носу. – Это тебе не в бирюльки играться, это твоя першая горняцка смена была!» И захохотал.

Наша Нагорная улица впадала в поперечную ей Сейфунскую улицу, а та, сбегая еще ниже к заливу, пересекалась, в свой черед, со Светланской улицей, главной в городе. На Сейфунской стояли дома Англо-Датской компании, магазин «Кунст и Альберс», пожарное депо, а на самом углу с Нагорной – двухэтажное здание городского управления милиции. В ту ненастную ночь окна их второго этажа ярко светились – начальник милиции имел твердую привычку к картам. В полупустом зале за массивным казенного вида столом четверо офицеров расписывали пульку. По ходу игры обсуждалась потасовка, случившаяся накануне в ресторане «Золотой Рог». Сам начальник, высокий лысый подполковник, спорил со своим замом, чахоточного вида поручиком, о достоинствах некой Ниночки. Поручик выказывал себя эдаким циником, а подполковник, будучи под газом, скорее завзятым романтиком. В беседе участвовал также железнодорожный капитан, пытавшийся подойти к проблеме с рационалистической точки зрения. Четвертый игрок – молоденький подпоручик, больше посмеивался да подкручивал тонкие усики. Ему в тот вечер шла отменная карта.

– Слышь, Жень, кончай давай заливать, – прервал рассказчика Свирский. – А то я уж было уши развесил.

– Почему это я заливаю?

– Тебе виднее. Вот, кстати, несут наш шашлык, лучше поздно, как говорится…

– Вы никак не могли знать, о чем они говорили, – пояснила Марго.

– Вот еще! О чем же еще они могли разговаривать, беляки эти? – Евгений Семенович стянул с шампура зубами хороший кусок баранины и принялся яростно его жевать, одновременно прихлебывая вино. Жена протянула ему свой фужер. Он налил ей, наскоро проглотил еще один кусок, запил и продолжил.

– «Господа офицеры, вы ничего не чувствуете?» – потянул носом подпоручик. «Как будто… воняет чем-то», – отозвался подполковник. «И как еще воняет! Что же это, господа?» – «Золотари говно везут», – меланхолично предположил поручик. «В такую-то погоду?» – капитан встал и распахнул окно. Нестерпимая вонь тут же заполнила всю комнату.

– Товарищи, это просто невыносимо! – взмолился Свирский. – Дай нам хотя бы доесть спокойно. Отличный же шашлычок, винцо, красивые женщины, а ты все портишь своими донельзя странными фантазиями…

– Не слушайте его, Евгений Семеныч! – и Марго продолжила обрабатывать низку красно-коричневого, сочащегося жиром мяса меленькими остренькими зубками.

– Ну, значит, в комнате нечем стало дышать. Офицеры заткнули свои благородные носы надушенными платочками. Подполковник выглянул за дверь и гнусаво заорал: «Струнников!» Через некоторое время появился бородатый унтер с выпученными глазами. «Не торопишься, скотина! Узнай сейчас же причину этого безобразия и доложи. Живо, одна нога здесь, другая там! Я этих проклятых „ходей”, чтоб им, так их раз так!» Новостей не было долго, наконец унтер деликатно постучал в дверь, за которой с каждой минутой все сильнее распалялось офицерье. «Ну, в чем там дело? Куда ты, такой-сякой, запропастился?» – накинулся на него начальник. «Так что, ваше блаародие, весь город воняет!» – «Ты чего несешь, болван?» – «Так что повсеместно воняет, и говно плыветь». – «Как это плывет, откуда? Говори толком!» – «Через усю улицу так и прет, ваше блаародие! А откуда – не могу знать!» – «Вот, посмотрите, господа, на сию каналью, а от меня еще требуют какого-то там порядка! Пшшел вон! Вот увидите: завтра эта штатская сволочь, наш многоуважаемый градоначальник, именно меня объявит во всем виноватым! Ведь не где-нибудь, а прямо под нашими окнами, явная же провокация! И при всем том я бук-валь-но повязан по рукам и ногам!» – «Да, господин подполковник, в данном случае вам не позавидуешь. Неприятность крупная. Союзнички и так от нас носы воротят, а тут, пожалуйста: „говно плыветь”. Сочувствую!» – и капитан загоготал, звонко хлопая себя по толстым ляжкам. «Господин поручик, предлагаю вам немедленно заняться расследованием. И не дай вам бог!..» – «Есть заняться! – мрачно откозырял поручик. – Разрешите приступить?» – «Приступайте!»

Оперативная группа под командованием поручика Иванова, включавшая унтер-офицера Струнникова и нескольких нижних чинов, организованно выступила на площадь. Вонючая жижа доходила почти до краев сапог, поэтому продвигаться приходилось с осторожностью, след в след, прощупывая путь пожарным багром. Провалиться в одну из многочисленных рытвин на мостовой никому не улыбалось. По Нагорной можно было уже идти свободно. Вскоре обоняние подсказало им место, так сказать, истока. Немедленно от тротуара были оторваны несколько досок, и в получившуюся дыру спустили карбидный фонарь. Действительно, ниже этого места стены водостока покрывал толстый слой дерьма, а выше – ничего такого не наблюдалось. Вообще, ничего особенного больше не наблюдалось. Бегущий внизу поток был, безусловно, грязной, но самой обыкновенной дождевой водой. Поручик озадачился. С одной стороны, ему было совершенно ясно, что произошел заурядный прорыв канализационной трубы. С другой стороны, он очень сомневался, чтобы в этой части города вообще имелась канализация. Опять же, если произошел прорыв, то кто его так оперативно и скрытно ликвидировал? Рядом тянулся высокий забор, а за ним – настоящие трущобы, страх и позор всего города. Соваться туда ночью было бы безумием. Пришлось возвращаться несолоно хлебавши в управление. Уровень нечистот на площади к тому времени почти спал, но о том, что творилось на нижних улицах, лучше было не думать. Несмотря на позднюю ночь, свет горел во всех окнах фешенебельной части города. Получив хороший втык от начальника, Иванов сгоряча собрался куда-то звонить, искать схему городской канализации, какого-то, может, инженера, разбиравшегося в этой мерзости, но телефон как назло не работал. Ему оставалось только напиться и отправляться до утра домой. Он хватил полбутылки какой-то китайской дряни, после чего они с железнодорожным капитаном, нализавшимся уже до опупения, покатили по загаженным улицам на временно реквизированной туземной повозке, влекомой парой измазанных с ног до головы волов. Капитан размахивал пустой бутылкой и дурным голосом орал: «Эх, шарабан мой, американка! А я девчонка! Да шарлатанка!..»