Шахта - Михаил Балбачан

Однажды мама Зоя пришла домой очень скоро, еще днем, немножко его поругала, а потом очень тепло и неудобно одела и вывела на улицу. На улице было интересно, но очень холодно, изо рта шел пар, а людей было не так уж много. Они с мамой ужасно долго куда-то шли. Сашок устал и раскапризничался, а у мамы был тяжелый чемодан и еще сумка, она не могла взять его на ручки и сердилась. Но они все-таки добрались до маминого завода и еще целый вечер и всю ночь ехали на грузовике и совсем замерзли, а потом они очень долго, много дней ехали в вагоне и приехали в город Пермь. В Перми с едой было получше и совсем не скучно, потому что там было много других детей и тетя Тоня. А мама опять все время работала на заводе. Папы у Сашка вообще никогда не было. Мама Зоя говорила, что папа был Полярным Летчиком и героически погиб, еще когда Сашок даже не родился. Он очень гордился, что его папа погиб так интересно, а не как у всех. У других детей папы тоже погибли, но самым обыкновенным образом – на войне. Сашок обожал слушать о том, какой его папа был героический полярник и храбрый летчик. Иногда, правда, мама не хотела разговаривать на эту тему и отвечала: «Отвяжись от меня ради бога! Ну был один такой, летчик-самолетчик, и хватит об этом».

Потом они немножко пожили в Казахстане. Там были большие собаки и даже верблюды. Однажды Сашок вышел из дому и увидел, что мальчишки стоят на дороге. Оказалось, грузовик раздавил соседскую собаку. Собака была очень злая, но теперь она лежала вся сломанная, у нее текла кровь, и лапы очень дрожали. Ее было жалко. А Петя Гуменюк сказал:

– Как вам не стыдно, она же мучается.

Он взял с дороги камень и начал бить им собаку по голове. Голова громко раскололась, и во все стороны брызнуло что-то розовое, страшное. И собака умерла. Петя Гуменюк пошел оттирать свою рубашку от этого розового водой из лужи, и спросил:

– Чего это вы, мелюзга, разнюнились тут?

А сам был только на один год старше Сашка! Мама Зоя говорила, что Петя очень развитый, воспитанный мальчик. Он уже ходил в первый класс, и у него был живой папа, военный офицер, но почему-то он не воевал, а жил вместе с Петей и его мамой в Казахстане. После того случая Сашок начал бояться Пети Гуменюка и прятался от него. Но тот все равно каждую ночь приходил к нему во сне и убивал камнем.

Война кончилась, наступила Победа, и они на «нормальном» поезде поехали в Курск, к маминой сестре, но ее там не было. Тогда маму Зою направили работать по специальности, в тот самый город, где она, оказывается, родилась и прожила почти всю свою жизнь, пока не встретила Полярного Летчика. Сашок пошел в семилетку, а, окончив ее, сам, не спросясь у мамы, поступил в горный техникум.

– Вот увидишь, мам, когда я стану горным техником, буду много-много получать, и мы с тобой очень хорошо заживем, – объяснил он ей.

– Ты только не торопись, Сашенька, успеешь еще, ты у меня такой слабенький, – почему-то расстроилась мама Зоя.

Его распределили на шахту № 23-бис, совсем рядом, двадцать минут ходу. Начальник шахты Смирнов, человек с красными ушами, увидав новоиспеченного техника, презрительно хмыкнул и спросил:

– И как тебя кличут, пацан?

– Александр Иванович Белоконь.

– А сколь годков тебе, Александр свет Иваныч?

– Семнадцать… – покраснев, пробормотал Сашок.

– Ну да? А так, на вид, и не скажешь. Выходит, ты уже взрослый совсем, Александр Иваныч? Что-что? Не слышу! Взрослый, значит… А между тем, Александр Иваныч, по закону ты еще являешься несовершеннолетним, и пускать тебя в шахту я не имею права. Хотя, с другой стороны, по документам ты ценнейший специалист, закончил с отличием техникум, и я вроде как обязан назначить тебя мастером. Парадокс у нас с тобой получается. Что скажешь? Что? Не слышу! Нет, Александр Иваныч, руководство людьми я тебе доверить никак не могу. Уж извиняй, у меня тут шахта, а не детский сад. Но даже если бы я и учудил такую идиотскую глупость, никто там тебя слушать не станет. Что? Нет, простым рабочим ты не сдюжишь. Может, помощником маркшейдера пойдешь? Она баба добрая, если что, в обиду тебя не даст. Согласен?

– Не согласен! – как-то несолидно выкрикнул Сашок.

– Ишь ты! Не согласен он. Кем же ты желаешь числиться?

– Направьте меня, пожалуйста, в проходческую бригаду уборщиком породы!

– Еще раз тебе повторяю, не потянешь ты там. Грузить породу лопатой ой-ёй-ёй как тяжело. Через неделю сбежишь, опозоришься только.

– Почему лопатой? А как же механический погрузчик?

– Где погрузчик есть, там места все заняты. Ну чего?

– Хорошо, лопатой так лопатой.

– Может, все-таки в контору, помощником нормировщика?

– Зачем я тогда в техникуме учился? Давайте на погрузку!

– А не совестно тебе будет при бригаде нахлебником состоять?

– Почему это? Не буду я никаким нахлебником!

– Да ты, …, в зеркало на себя посмотри!

– Товарищ начальник, попрошу мне не тыкать, я техник, и я вам не это самое! У меня, между прочим, фамилия есть!

– Вот ты, значит, как? Ладненько. С завтрашнего дня пойдешь отгребщиком на Восточный участок. Явишься к первой смене, мастер сам поставит тебя куда надо, – Смирнов черкнул резолюцию на заявлении и махнул, чтобы посетитель уходил.

Так Сашок заделался настоящим шахтером. Пласт, на который его определили, был крутопадающий. Отбитый в лаве уголь сползал вниз по длинному деревянному рештаку. Самотеком он ползти не хотел, и специально приставленные рабочие – «отгребщики» – «провожали» его вниз лопатами. Первые две смены Сашок, можно сказать, веселился. Отгребка показалась ему совсем легким делом, он даже решил, что начальник шахты нарочно его пугал. Он очень суетился, все старался помочь своим новым товарищам, которые эту помощь охотно принимали. Но день ото дня в мышцах его накапливалась тупая усталость, все сильнее ломила поясница, вообще все заболело, и трудно стало в неудобной влажной робе хотя бы дойти до забоя, не то что вкалывать потом целую смену. Лопата вываливалась из его онемелых пальцев, а уголь на рештаке цеплять не хотела. Дышать через марлевую маску стало слишком трудно, просто невозможно, приходилось часто ее снимать и вдыхать густую черную пыль. Сердце стучало как бешеное. Потом горло и грудь раздирали спазмы, как ножом резало, и приходилось, бросив лопату, долго мучительно отхаркиваться. Товарищам не понравилась такая произошедшая с ним перемена, они без конца материли «паразита» и настоятельно требовали, чтобы он убирался из их бригады. Только Сашок на это не поддался, а, сжав зубы, возил и возил по рештаку тяжелой неудобной лопатой, выданной ему звеньевым для смеху. К концу смены в его голове словно колокол бухал, и он только старался не свалиться на рештак. Сашок кое-как выползал на штрек и медленно, качаясь как пьяный, плелся на руддвор, к клети, добираясь туда на полчаса позже остальных. Поднявшись, он долго-долго млел под горячим душем и расслабленно брел в столовую, где всего съедал по две порции, а компота выпивал целых четыре стакана. Поев, он непонятно как добирался до дому, валился не раздеваясь на койку и засыпал как бревно. А когда просыпался, раздетый и заботливо укрытый мамой Зоей, до следующей смены оставалось всего ничего, он едва успевал позавтракать, и уже нужно было идти, надевать проклятую робу.

Но со временем тело его пообвыкло, мускулы окрепли, и Сашок стал отгребщиком не хуже других-прочих. Однажды известный на шахте бригадир проходчиков Кондратов, длиннорукий губастый парень, которого Сашок отчего-то остерегался, по пути из лавы завел с ним вполне дружелюбную беседу, начав со слов: «Гляжу я на тебя, Саня…» Разговор этот продолжился в бытовке и в столовой. Короче, они закорешились. Хотя характером друг от друга отличались разительно. Кондратов любил подраться, погорлопанить и по девкам считался ходоком. А Сашок все еще оставался застенчивым слюнтяем с нездоровым румянцем на щеках и длинными тонкими пальцами. Но вот соединило их что-то, притянуло друг к другу.

По протекции нового приятеля Сашка перевели в его комсомольскую бригаду. Сперва он там тоже грузил породу вручную, а потом сам, никого не спросясь, наладил забытый всеми пневмопогрузчик, найденный им в забученном тупичке. Сашок до того насобачился на нем работать, что товарищи его даже зауважали.

– Сашок-то у нас молодцом оказался, – говорили, – утер, …, нос начальству!

Во время перерывов они частенько просили его потравить чего-нибудь «высоконаучное». Сашок всегда с удовольствием соглашался. Прежде он никогда не попадал в центр всеобщего внимания и не подозревал, как это может быть приятно. Говорить он, кстати, умел, объяснял все просто и доходчиво. Звеньевой Самохин, член парткома шахты, однажды поинтересовался:

– Слышь, Сашок, а чего тебя, это самое, мастером до сих пор не ставят? Ты ж вроде как диплом имеешь?

– А … его знает! – пожал плечами Сашок.

– Понятненько, – неопределенно выразился Самохин, но вопрос на бюро поднял, обобщив его до масштабов шахты в целом. Вышел приказ, согласно которому техник Белоконь А. И. назначался сменным мастером по вентиляции.