Шахта - Михаил Балбачан

– Пинжак-то хоть отожми! – крикнул один доброхот.

– Нельзя сейчас отжимать. Хорошая вещь, а ежели теперь отжать, весь вид потеряет, – авторитетно высказался другой. – Эй, друг, ты пока костюмчик-то не сымай, пущай, прям на тебе сохнет, а тогда уж и сымешь! – крикнул он вслед удалявшемуся хулигану. Сашку стало обидно до слез. Он опять сдрейфил, прямо как тогда с девками, начал раздумывать, колебаться вместо того чтобы действовать.

– Он герой! – мрачно подытожил он вслух, когда все трое, с гранеными кружками в руках, расположилась за пивным ларьком у одной из неструганых досок, заменявших там столики.

– Какой еще герой? – не согласился Ванька Кондратов. – Чего он такого героического сделал? Сволочь он, а не герой. Вот Дядя Феликс у нас герой. Делов-то, – и Ванька с философическим видом сделал большой глоток.

«Да, – подумал Сашок, – дядя Феликс, наверное, и правда герой, – вон планок-то сколько».

– Дядь Феликс, – спросил он, – а это у вас что, ордена?

– И ордена, – кивнул Романовский.

– А какие?

– Этот вот «Красного Знамени»…

– О! – уважительно вякнул Кондратов.

– Эти два – «Красной Звезды», этот – «Трудового Красного Знамени», еще до войны получил. Это – медаль «За отвагу»…

– А те?

– А те – так, тоже медали.

– Много, дядь Феликс, за что вы их получили?

– Не буду я, ребята, ничего говорить. Думайте себе, чего хотите, и радуйтесь, что вас там не было. Я уж так решил. Да нет, какие секреты? Нет тут никаких секретов, вообще ничего нет! Герой! Герои в земле лежат, а я всё больше по дурости. Вот она моя заслуженная награда, – и Романовский постучал по деревяшке, заменявшей ему левую ногу.

– Но это же и есть настоящий героизм! Вы просто сами не понимаете! Вы потеряли ногу, ходили в атаки…

– В атаки я как раз не ходил. Я батареей гаубиц командовал.

– И меня тоже в артиллерию записали!

– Хорошее, между прочим, дело, тут главное – голова нужна, – оживился Романовский и залпом прикончил свою кружку. – Вот однажды, помню… Нет, сказал – не буду, значит, не буду. Понимаешь, Сашок, врать уж очень не хочется. Может, в другой раз как-нибудь. Лучше притарань-ка нам с Ваней еще по кружечке.

Сашок неохотно встал в хвост длинной очереди. Из своей кружки он успел только пригубить чуток. Но, вернувшись с новой порцией «Жигуля», обнаружил, что она тоже пуста. Зато Романовский с Кондратовым заметно побагровели. Видимо, у них с собой было. Сашок водки еще никогда не пил, даже не пробовал.

– А с ногой, значит, что вышло? Сунулся куда не надо и ступил на что ни попадя. Очнулся в госпитале – ауфидерзейн, нету ее.

– Отличная у тебя рыбешка, дядь Феликс, – похвалил Кондратов.

– Не без этого. Вернулся, значит, сюда: ни жены, ни детей, в хате хмыри какие-то угнездились, а на шахте без ноги делать нечего, да не больно-то я туда и стремился. Вот, значит, в райкоме и направили киношкой заведовать. А чего? Мне нравится.

– На какой шахте вы работали?

– На двадцать третьей. Главным инженером.

– Вот это да! – оба слушателя преисполнились глубочайшим почтением. – Мы ведь тоже с нее!

– С какого участка?

– С Восточного.

– Ребята, это ж мой родной участок!

Завязался профессиональный разговор. Уже перед тем как им уходить, Романовский, вглядываясь в донышко пустой кружки, пробормотал:

– Правду про войну вам, ребятки, все равно никто не скажет. Потому что уж так мы воевали, так воевали… И ведь победили, что самое удивительное! А героизма, Сашок, никакого не бывает. Я, по крайней мере, не видал.

– А любовь?

– А любовь бывает! – и оба приятеля похабно заржали.

На следующий день Сашок подсел в раздевалке к Кондратову и попросился в «народную дружину».

– Зачем тебе? – удивился тот. – Дурак ты, Белоконь, «белоконь» и есть. Тебя не трогают, значит, живи и радуйся. Нет, он сам лезет!

– Нужно мне, – не отставал Сашок.

– Да пойми ты, …, не твое это. У нас такие случаи бывают, а ты и драться не умеешь! Ты у нас по ученой части, а со шпаной мы уж сами как-нибудь.

– Ванька, не возьмешь – ты мне больше не друг!

Как Кондратов ни ругался, ни увещевал, а взять Сашка в дружину ему пришлось.

И в первый же выход тот обгадился. Они уже возвращались в опорный пункт, когда заметили подозрительную возню в кустах. Там дрались. Двое страхолюдных громил катались, рыча, по траве. Внезапно освещенные лучами фонариков, они вскочили и, не сговариваясь, бросились на дружинников. Сашок, увидав, что на него прет окровавленный бугай с финкой в руке, растерялся и, сам не понимая, что делает, побежал. Только влетев в какие-то колючие заросли, он опомнился и в полном отчаянии поплелся назад. Разглядев издали, что товарищи уже уводят хулиганов в отделение, он все про себя понял. «Теперь как в аптеке. Я действительно трус! И всю жизнь просижу по уши в дерьме».

На следующий день к нему подсел с сочувственной миной Кондратов, покровительственно приобнял и принялся заглядывать в глаза.

– Вань, я трус!

– Ну конечно, трус, я ж тебе говорил.

– Я так не могу! Как теперь жить?

– Спокуха, Саш, все нормально. Кто-то и головой работать должен, сочинять … всякую, а которые этого не могут, тем одно только остается – мужиками быть.

И Кондратов гулко ударил себя кулаком в грудь. «Нет! – обозлился про себя Сашок. – Врешь ты все!» И успокоился. Потому что понял: у него и тут свой особенный путь. Настоящий. Чистый. А с пьянью всякой возиться, это Ванька прав, это не для него.

Наступила осень. Вышел приказ министра обороны. Вот-вот должна была прийти повестка. В тот день Сашок дежурил в первую смену. На душе его было как-то нехорошо, тревожно, он не мог понять – почему. Наверху менялась погода. Он обходил забои, проверяя концентрацию метана. Все шло как всегда. Перед самой пересменкой повстречал Кондратова, и они вместе, беспечно болтая, направились уже на выход. Сашок вспомнил, что ему еще нужно проверить один вентиляционный ходок неподалеку от руддвора. На самом деле это была наклонная узкая нора, соединявшая рабочий горизонт с поверхностью. Закреплена она была кое-как, местами – вообще никак и заслуженно пользовалась самой дурной славой. У устья Сашок остановился, а его приятель махнул на прощанье рукой и ускорил шаг. Сашок вдруг чего-то совсем затосковал.

– Вань, давай вместе туда сходим, – крикнул он в удалявшуюся спину Кондратова.

– Чего-то мне неохота. Слушай, наплюй на это и пошли отсюда.

– Не могу я. Два раза уже плевал. Надо проверить, все-таки.

– Это ж форменный «гадюшник»!

– Знаю.

– Черт с тобой, только учти, далеко я не пойду.

«Ага, сдрейфил! – обрадовался про себя Сашок. – Это тебе, брат, не кулачищами размахивать!» Они медленно двинулись вверх по узкому забученному проходу, ступая осторожно, чуть ли не на цыпочках.

– Стой! – шепнул Сашок, и они замерли.

– Чего?

– Не нравится мне тут.

– Мне, думаешь, нравится?

– Ну-ка…

Он достал из сумки анемометр. Пропеллер прибора, чувствительный даже к самому незаметному дуновению, не шевелился.

– Нет движения воздуха! Я как чувствовал. Веришь, с утра с самого?

– Завалило, значит. Сваливаем по-тихому.

– Надо ж проверить…

– Обалдел? Туда соваться – гроб! Сам подумай, раз тяги нет, значит, точно – завалило. Без проблем.

– Ты прав, уходим.

Еще осторожнее, чем входили, они спустились назад в штрек.

В это самое время высоко над их головами бушевала сильнейшая гроза. Началась она со смерча, натворившего немало бед в окрестных колхозах. Потом небеса, как говорится, разверзлись. Уровень воды в речке Северный Ключ, живописно огибавшей шахту, начал стремительно расти.

Кондратов, у которого нашлись какие-то дела в конторе, пошел к клетьевому стволу, а Сашок, посвистывая, направился в диспетчерскую звонить начальству насчет того ходка. Из телефонной трубки ему сказали, что главный инженер находится на Восточном участке. Сашок ломанул назад, в лаву, но «главного» там не застал и вместе со своей бывшей бригадой, как раз пошабашившей, потопал опять на руддвор. Они обычно пользовались не «людским», а скиповым стволом. Это выходило немного быстрее, хотя и не приветствовалось начальством в смысле техники безопасности. Но пока беды не случилось, оно смотрело на эти дела сквозь пальцы.

Вздувшаяся черной водой река под удары грома и вспышки молний прорвала хлипкую плотину, наскоро возведенную еще во времена аврального восстановления шахт в конце войны, и хлынула в старицу. Очень скоро клокочущий поток переполнил и старицу, и жалкие канавки, выкопанные для проформы вокруг провалов над выработанными пластами, и ринулся по трещинам вниз.

Предстоял «длинный выходной». Парни ерничали, гоготали, размахивали снятыми с касок фонарями. Сашок все насвистывал неотвязный мотивчик. Вдруг оказалось, что под ногами хлюпает вода. Он оглянулся и увидел мутную волну, несущуюся на них по штреку. Это было невозможно, то есть совершенно неправдоподобно. Все закричали. Кого-то сбило с ног. Бурлящая вода залила сапоги. Они побежали.