Последняя ночь у Извилистой реки - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дэнни сдавалось, что уборщица неравнодушна к Кетчуму. Повар считал, что Люпита, скорее всего, просто видит, насколько он стар, и относится к нему с состраданием. Цветы — предчувствие того, насколько Кетчум близок к смерти.
— Так ставят цветы на могилу, — сказал повар.
Абсурдная мысль. Дэнни стало не по себе.
— Ты же сам не веришь в то, что сказал, — заявил он отцу.
Однако и цветы, и сама Люпита были для них загадкой. Уборщица-мексиканка не ставила цветы ни для кого из других гостей. А гости в дом на Клуни-драйв приезжали довольно часто, и не только на Рождество. Несколько раз у Дэнни останавливался приезжавший в Торонто Салман Рушди[127]. (К угрозам со стороны мусульманского мира этот писатель относился очень серьезно и потому опасался останавливаться в отелях.) Приезжали друзья Дэнни из Штатов и Европы. Армандо и Мэри де Симоне появлялись в Торонто не менее двух раз в год и обязательно останавливались у Дэнни.
В этой комнате останавливались и многие зарубежные издатели произведений Дэнни. Большинство находившихся здесь книг были иностранными переводами его романов (наглядное подтверждение мировой известности писателя Дэнни Эйнджела). На стене висел обрамленный плакат с рекламой французского перевода «Ребенка на дороге» — «Bébé dans la rue». Ванную украшал еще больший по размерам плакат с афишей немецкого издания — «Baby auf der Strasse». Однако, по мнению Люпиты, цветов в гостевой комнате заслуживал только Кетчум.
Люпита обладала удивительной душой, способной сопереживать горю других. Убирая в писательской комнате на третьем этаже, она всегда плакала. Люпита никогда не видела живого Джо. Когда он приезжал (наездами, на два-три дня), она здесь еще не работала. Повар называл Люпиту «мексиканским чудом». Пока она не появилась в доме на Клуни-драйв, они с сыном успели нанять и уволить за нерадивость достаточное число уборщиц.
Люпита работала у них сравнительно недавно. Ее зримо трогала судьба двух печальных джентльменов, один из которых потерял сына, а другой — внука. Повару она говорила, что тревожится за Дэнни. Однако Дэнни она сказала другое:
— Сеньор Эйнджел, ваш сын теперь на небесах. Это гораздо выше, чем третий этаж.
— Люпита, я ловлю вас на слове, — ответил ей Дэнни.
– ¿Enfermo? — часто спрашивала мексиканка, но не у семидесятишестилетнего повара, а у его пятидесятивосьмилетнего сына.
— Нет, Люпита, я не болен, — всегда отвечал ей Дэнни. — Yo sólo say un escritor. («Я всего лишь писатель» — словно это объясняло то, насколько плачевно он выглядел в ее глазах.)
Люпита тоже потеряла ребенка. Рассказать об этом Дэнни она не решалась, но повару рассказала. Мексиканка не вдавалась в подробности и только вскользь упомянула об отце ребенка, который был канадцем. Если когда-нибудь у Люпиты был муж, она потеряла и его. По мнению Дэнни, в Торонто жило не слишком много мексиканцев, но в будущем их число вполне могло возрасти.
Гладкая смуглая кожа и длинные черные волосы делали Люпиту «женщиной без возраста». Дэнни и его отец предполагали, что по возрасту она находится где-то между ними (лет шестьдесят пять или около того). Она была невысокого роста, весьма полная (если не сказать — толстая).
Миловидное лицо Люпиты и ее привычка оставлять обувь на первом этаже (наверх она поднималась босой или в носках) напомнили Дэнни Индианку Джейн, и он сказал отцу, что их уборщица похожа на нее. Повар категорически не согласился с сыном: по его мнению, здесь не было даже отдаленного сходства. Задумавшись о реакции отца, Дэнни решил: либо сходство все-таки есть и старик намеренно это отрицает, либо его самого подвела память и он нарисовал себе неверную мысленную картину посудомойки-индианки. Писатели часто принимают созданные ими образы за истинные воспоминания.
Под вечер, когда отец отправлялся в «Патрис» и погружался в шумный мир ресторанной кухни, Дэнни покидал писательскую комнату. Он уходил с последними лучами солнца (если оно светило в окно и стекла крыши). Но сегодня день выдался сереньким и сумрачным, и потому романисту было легче оторваться от письменного стола. Жалкие остатки дневного света едва пробивались в окно коридора на втором этаже. Дэнни тоже привык ходить по дому в одних носках. Сейчас, мягко ступая по чувствительным половицам, он открыл дверь отцовской комнаты. Когда повара не было дома, сын часто заходил в его комнату и смотрел, какие снимки исчезли, а какие появились на пяти досках, висевших по стенам. Это были обычные доски для объявлений, какие встретишь в коридоре любого офиса.
В комнате отца стоял старомодный письменный стол с выдвижными ящиками. В ящиках хранились сотни фотографий. С помощью Люпиты повар регулярно обновлял свои «фотовитрины». Он никогда не выбрасывал ни одного снимка: те, что удалялись с досок, возвращались в ящики письменного стола. Через какое-то время эти снимки снова появлялись на стенах, только по едва заметным следам от кнопок можно было установить, что этот круговорот они совершают во второй или третий раз.
На самих досках снимки не располагались строгими рядами, а причудливым образом накладывались один на другой. Возможно, в этом был какой-то тематический замысел, исходивший либо от отца, либо от Люпиты. Без помощи мексиканской уборщицы повар едва ли сумел бы менять снимки с такой впечатляющей регулярностью. Занятие это было не из легких. Чтобы добраться до верха досок, требовалось встать на спинку кушетки или на стул — вряд ли престарелый хромой повар мог это сделать. (Учитывая возраст и вес Люпиты, Дэнни с беспокойством подумал, как ей удается балансировать на стуле или спинке кушетки.)
При своем развитом писательском воображении, Дэнни Эйнджел так и не мог постичь отцовскую логику. Цепочки перекрывающихся фотографий не имели исторической последовательности и не били на зрительскую эффектность. Так, одна начиналась с черно-белого снимка, где неправдоподобно молодой Кетчум танцевал с Индианкой Джейн. Дэнни отчетливо помнил, что танцевали они на кухне столовой в Извилистом. Часть снимка перекрывалась другим (цветным), где были запечатлены Дэнни с маленьким Джо. Писатель вспомнил, что на снимке была и Кэти, однако этот кусок умело закрыли другой фотографией, где Кармелла с Полом Полкари стояли возле печи для пиццы в кухне «Vicino di Napoli». Снимал их
