Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

"Дорогой Бальзак, в Академии за вас большинство. Но Академия охотно примет какого-нибудь политического злодея, который в анналах истории будет пригвожден к позорному столбу. Академия выберет даже мошенника, сумевшего благодаря огромному своему богатству увернуться от суда присяжных, но она падает в обморок при мысли о неоплаченном векселе, из-за коего должника могут посадить в тюрьму Клиши. Она безжалостна, бессердечна по отношению к гениальному человеку, если он беден или дела его идут плохо... Итак, постарайтесь приобрести положение путем женитьбы, или докажите, что у вас нет никаких долгов, или купите собственный дом, и вы будете избраны".

А ведь как только меня выберут, я буду назначен членом Комиссии по составлению словаря, эта должность - несменяемая, с окладом в шесть тысяч франков, да еще я буду получать как академик две тысячи франков и, несомненно, буду назначен в Академию надписей и изящной словесности и стану постоянным секретарем".

По своему обыкновению он переводил глаголы из будущего времени в настоящее.

"Итак, у меня, помимо политической деятельности, несколько несменяемых, ни от кого не зависящих должностей на четырнадцать тысяч франков. Выигрывайте же свой процесс! Вы выиграете и мой..."

Чужестранка со своей стороны слала ему доверительные письма, полные жалоб одинокой женщины, удрученной сложными хлопотами. "Три года ожидания - это смерть", - писала она, и это казалось многообещающим. Не бойтесь, отвечал ей Оноре, "ручаюсь за будущее, ничто не заставит меня измениться, да и вас также. Ну и вот, положимся на милость Божию". Впрочем, два этих раненых голубка весело влачили вдали друг от друга подшибленные крылышки. Бальзак, весьма довольный, обедал у герцогини де Кастри с Виктором Гюго и Гозланом, радуясь пиршеству с участием тонких умов. Госпожа Ганская в Санкт-Петербурге принимала ухаживания господина Балка, любезного, оригинального и образованного старика. Этот перезрелый Адонис возымел некоторые надежды и даже мечтал о браке. Госпожа Ганская ласково успокоила его, дав ему почувствовать, что союз их невозможен, и постаралась "привести его к Богу". Бальзак признался, что всякий раз, как ему выпадает счастье провести близ нее несколько минут, он становится лучше, набожнее. Ловкая тактика, которую применял в "Опасных связях" Вальмон, осаждая благочестивых дам. Госпожа Ганская указала ему путь к мистицизму и рассказала всю историю Бальзаку. Он испугался. "Боже мой! Не смею сказать вам, как я страдаю из-за того, что вы дарите кому-то счастье, даже этому бедному старику, который вам пишет..."

С поразительной неосторожностью писатель, который так хорошо знал и мужчин, и женщин, и всякие неожиданности в любви, совершил безрассудный поступок: написал Листу, уезжавшему в Санкт-Петербург, где этот знаменитый виртуоз должен был дать концерт, рекомендательное письмо к своей возлюбленной.

"Дорогой Франц... если хотите оказать мне дружескую услугу, проведите вечер у той особы, которой передадите от моего имени эту записку. Сыграйте что-нибудь для маленького ангела, мадемуазель Анны Ганской, которую вы, конечно, очаруете..."

Вся Европа знала, какую власть над женскими сердцами давали Листу его гениальное дарование, его красота и рассказы о его победах. Госпожа Ганская, которая вела дневник, признается в нем, что визит прославленного музыканта взволновал ее. Она присутствовала вместе с дочерью на первом концерте и была опьянена. Лист несколько раз навещал ее, а перед отъездом в Москву простился с нею так проникновенно, что она растрогалась. Повинуясь пылкому темпераменту, свойственному Ржевусским, толкавшему их на риск, верная своему культу знаменитостей и стремлению проповедовать, она написала Листу письмо. Переписка с ним могла бы завести ее далеко, но этот музыкант и донжуан вернулся из Москвы, по уши влюбленный в некую молодую женщину, совершившую там ради него множество безумств. Раздосадованная госпожа Ганская напомнила ему уроки прошлого, заговорила о его бегстве с Мари д'Агу и их разрыве. "Не беспокойтесь, - важно ответил Лист. - Я стал рассудительнее. Если мне вздумается похитить чью-нибудь жену, то я прихвачу с ней и мужа". Лист готов был сочетать свое московское приключение с петербургской интрижкой. Он принялся настойчиво ухаживать за Эвелиной, и она почувствовала, что не очень уверена в себе. В дневнике она писала:

"Лист среднего роста... У него прямой нос красивого рисунка, но лучше всего у него рот - в нежных его очертаниях есть что-то удивительно милое, я бы сказала даже - ангельское. Он натура необыкновенная, и мне интересно изучать его. В нем много возвышенного, но есть у него и черты, достойные сожаления, ведь человеческая душа - отражение природы во всем ее величии, но увы, и в ужасах ее. Ему доступны возвышенные порывы, но тут же его подстерегают пропасти, черные бездны... и впереди у него еще не одно крушение, в которое он вовлечет и других... В общении с Листом есть весьма опасная сторона. Он украшает то, что достойно осуждения, и, когда он ведет речи по сути своей ужасающие, безнравственные, люди невольно улыбаются и думают, что такой гениальный художник имеет право совершать безрассудства... и его извиняют, ему даже рукоплещут, любят его..."

Очень скоро эти жеманные любезности сменились настоящим любовным поединком. Ева старалась держать Листа на почтительном расстоянии, он упрекал ее в чопорности. Когда настало время уезжать из России, он пришел проститься. "Он взял мою руку, поцеловал ее и долго не выпускал. Я тихонько приняла руку, сказав ему: "Поверьте мне, Лист, лучше вам больше не приходить. Пусть это будет наша последняя встреча". Поведение весьма благоразумное, но Бальзак все же пришел в ужас и теперь уж, если и говорил своей любимой о Листе, то только как о "бедном Листе", которому госпожа д'Агу после десятилетней связи и рождения троих детей предпочла Эмиля де Жирардена. "Будь осторожна в письме к Листу, если будешь писать ему, ты и представить себе не можешь, как он упал во мнении общества..." Великий исследователь любви порою проявлял поразительную наивность.

Ничто так не привязывает, как ревность. Более чем когда-либо Бальзаку хотелось поехать в Санкт-Петербург, прежде всего для того, чтобы увидеться со своей Евой, которую он опять страстно желал, зная, что теперь она свободна и доступна для него; а кроме того, он собирался помочь ей выиграть судебный процесс. Бальзак знал, что он знаменит в России, считал себя хорошим адвокатом и вообразил, будто его ходатайство перед царем может иметь решающее значение. Эвелина Ганская совсем не желала, чтобы он хлопотал по ее делу. "Сидите себе спокойно, никуда не ездите и предоставьте все делать мне самой". Ганская, гораздо больше полька, чем русская, отнюдь не была в восторге от тирании императора и в тайном своем дневнике писала об "уклончивом взгляде раба".

В понедельник 16 мая 1843 года Бальзаку исполнилось сорок четыре года. Он писал Ганской:

"О пресвятой Оноре, ты, коему посвящена в Париже на редкость безобразная улица, охраняй меня как можно лучше в нынешнем году! Постарайся, чтобы не взорвался корабль!.. Сделай так, чтобы пред лицом мэра или французского консула я распростился со званием холостяка, ибо ты знаешь, что в душе я женат вот скоро уже одиннадцать лет".

Он крайне нуждался в опеке своего небесного покровителя. Чрезмерная работа убивала его. Ему приходилось ездить в Ланьи, жить там на бивуаке в типографии, спать на походной койке, потом, перед поездкой в Россию, срочно выполнять свои договора с издательствами и зарабатывать деньги на дорогу.

"Я пью теперь только по три чашки черного кофе в день, но колики в желудке все продолжаются, и жилы набухают, и цвет лица стал землистым! О, как же я хорошо отдохну, как буду ходить дурак дураком, ни о чем не думая, превращусь в петербургского кокни и ровно ничего не буду делать четыре блаженных месяца: июль, август, сентябрь и октябрь! Четыре месяца без газет, без книг, без корректурных оттисков - словом, никаких трудов, кроме тех, которые вы мне приберегли! Но я хотел бы пожить тихонько, поменьше видеть людей, быть где-нибудь возле вас, не ведать беспокойств и существовать, как устрица..."

В июне 1843 года он закончил третью часть "Утраченных иллюзий" "Страдания изобретателя". "Мне надо показать великолепный контраст между жизнью Давида Сешара в провинции с его женой Евой Шардон и существованием Люсьена, который в это время совершал, в Париже ошибку за ошибкой. Тут несчастья, постигшие добродетельных людей, противопоставлены несчастьям порока". Работа необыкновенно трудная. Бальзак надеялся заинтересовать читателя судебным поединком между Давидом Сешаром, изобретателем нового способа изготовления бумаги, и ретроградами братьями Куэнте, богатыми типографами. Писатель не был уверен, что ему это удалось. Красота чистых душ, воплощенная в двух провинциалах, бледнела перед картиною Парижа, нарисованной во второй части книги. Недаром Бальзак пятнадцать-шестнадцать раз выправлял корректурные оттиски третьей части романа "Давид Сешар", позднее названной "Ева и Давид", а в окончательном варианте получившей название "Страдания изобретателя".