ЖД (авторская редакция) - Дмитрий Быков

Топтухин, перешедший теперь из политических обозревателей «Времени» в авторы и ведущие собственной вторничной и четверговой лекционной программы, был толст, как большинство государственников, бородат, как все истинные варяги, и солидно, округло басовит. Разговаривая, он пристукивал кулаком по столу. В его одышливости было что-то грозное. Этой одышкой он как бы намекал, до чего довели враги приличного человека. Вот и говорить уж ему трудно, но он будет, будет говорить, все больше ярясь, доводя себя до все более сильной одышки, все отчаяннее ударяя по столу кулаком. После программы его долго отпаивали валокордином, валидолом, чаем. Вся студия ненавидела Топтухина. Он страшно потел. «Брань духовная»,— с умилением говорил о Топтухине регулярный участник его программ, протоиерей Посысай (Купыкин). Школьников заставляли на уроках принудительно смотреть Топтухина, и они тоже ненавидели его. Топтухин был уверен, что все его обожают. Вот странность — он полагал, что Россию все ненавидят, а лично его любят. Тут был парадокс. Он воображал, что даже враги России глубоко чтут его, Топтухина, боятся его, заискивают перед ним, желали бы знать его мнение по любому вопросу: а это, Валериан Павлович? А как вам это? Враги России ненавидели Топтухина больше по обязанности; будь их воля — они приползли бы целовать его задние ноги, заскорузлые большие пальцы. Такое противоречие — уверенность в общей ненависти к России и в столь же повальной любви к себе — объяснялось просто: как всякий истинный варяг-захватчик, в душе Топтухин полагал, что сама Россия — довольно бросовый товарец. Он оттого так и ярился, защищая ее, оттого и любил Отечество с такой страстью, готовой стереть в порошок все окружающее: варяги догадывались, что захватили очень так себе землицу. Они уже жалели, что сюда пришли, но с тем большим показным пылом изо всех сил нахваливали этот надел. Между прочим, надел был действительно ничего себе, но не варягу это понять: варяг ли разберется в талантах коренного населения, оценит песни местных дервишей, красоту промыслов, кротость пейзажа, округлость гоношей, вкуплость одарей? Им с самого начала казалось, что и население неважное, и земля неурожайная,— договариваться с этой землей никто из них не умел,— но другие земли им как-то не покорялись. Неудачливое было племя, чмошное, по-армейски говоря: только эти им и дались в полное пользование, не умея и не желая сопротивляться; приходится иметь дело с такой Родиной. Именно оттого патриотизм варяжского толка имел столь жалобный и притом агрессивный вид: да, землица убогая, народишко так себе,— но мы убьем любого, кто осмелится нам на это намекнуть! Сами мы, несомненно, куда лучше, чем эта наша так называемая Родина; вот почему все варяжские патриоты — называвшие себя по-прежнему русами, русскими, так привычнее,— так были уверены во всеобщей любви к ним и столь же всеобщем презрении к их бросовой землице.

Любопытно, что у хазарства все было несколько иначе, при несомненном сходстве дискурсов: хазары считали себя настолько прекраснее этой земли, что никогда с нею не отождествлялись. Ни один хазар, кроме несчастных фанатиков-ЖД, не признался бы вслух, что это их коренная местность; нет, она была чужая с самого начала, но они принесли сюда искусства, науки, торговлю… С ними эта земля обрела смысл и вид, до того же была безвидна и пуста; но так как они были слишком для нее хороши — их с нее, естественно, поперли при молчаливом, а то и прямом пособничестве предательского туземного населения. Хазар никогда и ничего не признает своим — потому что имеет право на весь мир и никогда не удовлетворится малой его толикой; у нас нет «своей» земли, потому что вся она — наша. В этом вся разница между хазарством и варяжством, а по сути — между Яхве и Одином: Один беспрерывно завоевывает мир — Яхве владеет им изначально. Один всегда обижен на то, что ему опять достался не лучший кусок земшара,— Яхве обижен на то, что ему достался еще не весь земшар.

Губернатор не понимал этой разницы, но догадывался о сходстве: богоизбранный богоносец как раз заходил на очередной крутой вираж, раскачиваясь, как хазар на молитве, и все громче колошматил по столу.

— С тех самых пор, как русский народ сделал свой исторический выбор, призвав на Русь крепких государственников, строителей национальной вертикали Рюрика с братьями и дружиной, хазарский каганат не терял надежды вернуть себе утраченные позиции. Хазары вторгались на Русь, опустошая ее огнем и мечом. (Глаза Топтухина затуманились: ему было жалко опустошаемую Русь). Наш национальный гений, крепкий, крепчайший государственник Александр Пушкин воспел русскую месть хазарам, которых, вопреки установившейся традиции, наш народ всегда заслуженно почитал неразумными. Какой же разумный хазар пойдет на Русь, на которой каждый гибнет от того, с чем приходит? (Тут он, сам того не желая, сформулировал удивительный закон, и губернатор улыбнулся: Топтухину и мысли не приходило о том, что на Русь можно прийти с чем-нибудь хорошим). Князь Владимир Мономах, государственник истовый, основатель российского государства в том виде, в каком мы и посейчас им благодарно пользуемся, установил так называемый Выдобогчский закон: «Ныне из всея Русския земли всех жидов выслать и впредь их не впущать, а если тайно войдут — вольно их грабить и убивать. С сего времени жидов на Руси нет, а когда который приедет, народ грабит и побивает». Эти великие, поистине золотые слова и сегодня остаются руководством для всякого истинно русского. Скажу более: кто не грабит и не побивает, тот плюет! плюет! на могилу Владимира Мономаха!— И Топтухин смачно сплюнул в угол, показывая, как именно надо это делать.— Разумеется, изгнанному проклятому народу ничего не оставалось, кроме как распускать безобразные слухи о земле, откуда их попросили добром. Зелен виноград! Именно отсюда берет свое начало отчаянная русофобия, охватившая всю Европу. В Европе не нашлось государственного мужа, равного Мономаху, и хазарство, неся знахарство, ухарство и варварство, вольно рассеялось по всему обреченному континенту. Однако у них зудело! У них чесалось! И уже во второй половине двенадцатого века некий Вениамин Тудельский, а за ним и раввин Петахия проникли на Русь. Они, видите ли, собирались описывать рассеянные по свету хазарские общины! Ведь им ясно было сказано, что на Руси нет, нет и никогда более не будет хазарских общин! Однако они сунулись — и конец их был так же печален, как и конец киевских ростовщиков, которых киевляне справедливо пожгли и погромили в 1124 году от Рождества Христова.

Зазвучала громкая музыка, по экрану заметались серые языки пламени (телевизор был черно-белый и при появлении титров жужжал), а в языках показался скорченный жид, изображенный в лубочной стилизованной манере. На жиде была почему-то нашит могендовид. Вероятно, прежде чем пожечь, киевляне их пометили.

Топтухин подробно остановился на ереси хазарствующих, сообщив, что сии еретики — он вообще предпочитал местоимения «сей» и «оный» — совершали вместо богослужения такие кощунства, что даже рассказать о них он почитает невозможным, после чего долго и со смаком рассказывал, особое внимание уделив групповым совокуплениям. Губернатор сроду не слыхивал ни о чем подобном: вероятно, Топтухин пользовался новейшими историческими разысканиями — не зря их спонсировали в рамках национальных проектов. Он не делал тайны из того, что татаро-монгольское иго — клевета и черный пиар хазарствующих историков, впервые разоблаченных Львом Гумилевым. Хазары неуклонно пытались вбить клин между Русью и дружественным ей монгольским народом, а также татарами; ислам был историческим союзником Руси, и именно этой давней дружбой объяснялись многочисленные тюркские заимствования в русском и русские — в тюркских языках; так, русские позаимствовали у тюрков слово «караван» и в ответ подарили слово «барабан». Никакого монгольского ига в таких условиях быть не могло — было хазарское, и именно с хазарским богатырем Черибеем (за кадром в исполнении сестер Берри зазвучало «Чирибим, Чирибом») бился русский инок Пересвет. После того, как Дмитрий Донской на поле Куликовом осенью 1380 года объяснил подлым хазарам, где им следует зимовать (отсюда же и выражение «где раки зимуют», происходящее от древнехазарского проклятия «Рака!»), хазары надолго оставили попытки проникновения на Русь и попятились в Европу (почему и речных тварей, ползающих задом наперед, стали называть раками, а впоследствии тем же именем нарекли страшную болезнь. Губернатор поморщился от смеха, представляя некролог «умер от жида»). Топтухин не удержался и на фоне стремительно несущихся по стенам теней зачитал блоковскую «Степную кобылицу». В начале семнадцатого века хазары предприняли очередной реванш, ринувшись на Русь в составе польского войска: прозвучали знаменитые строки из послания Минина. Поганый хазар Лжедмитрий Второй был умерщвлен русами с присущей им изобретательностью (Топтухин со смаком расписал пытки — подлинный интерес было не спрятать). Злокозненная Польша вообще служила главным каналом проникновения хазар на Русь. «После заключения договора с поляками в 1678 году отношение к хазарству стало более суровым. Однако в последние десятилетия XVII века в левобережной Малороссии, вернувшейся после польской оккупации в состав России, образовалось оседлое поселение — потомки хазарских иудеев, занимавшиеся на этих землях безжалостной эксплуатацией русских крестьян. В середине семнадцатого века русское население под руководством Богдана Хмельницкого их «совсем истребило», и страну эту заняли чисто православные казаки». Об этом рецидиве каганата губернатор слышал впервые: Хмельницкий, конечно, был известный антихазар, но что за хазарское поселение существовало в левобережной Малороссии? Между тем Топтухин ссылался на «Путешествие Антиохского патриарха Макария, описанное его сыном архидиаконом Павлом Алепским». Век живи, век учись, подумал Бороздин.