Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

Не могу судить, удалось ли мне все это. Доктор говорит — но на его суждения я не могу полагаться, ибо он, порой, — странно-ограничен, — «о, это еще глубже 1-ой части!» Надежней куда суждение умной Юли: она — в восторге… но тут надо считаться с пиететом к «дяде-Ване». А я, повторю, не судья себе. Да и писалось-то… в ка-ких условиях! Как бы — _с_т_р_а_д_а. Кузюмов странно-нежданно преломился! Предстоит теперь эпизодическое явление Вагаева… проходит «как тень». Многое в романе преломилось… Теперь надо бы писать уже широкими мазками, захватывая большие куски времени… но для сего мне необходим _в_з_л_е_т_ и размах. Но где я найду этот «размах духа»?! Надо знать условия _ж_и_з_н_и… милая моя Олюша. Надо мне близкое, любящее сердце… духовную опору. Надо, чтобы передо мной был свободный простор… для чувств и воображения. Где он?.. Надо найти силу совсем забыться. Можно ли? Надо знать современность нашу, ми-лая..! Она цепляет, она ранит. Открывшиеся мне ужасы «падений» в мире — давят душу. Не стану касаться. Надо знать и житейские условия…

Твоя малина должна выжить, как и сад. Он дышал, хотя бы верхушками. Затоплен был пресной водой. И не надолго. Я живу как бы в _п_у_с_т_о_т_е. Ты знаешь, как я любил и ценил _ж_и_з_н_ь, до мелочей в ней, много говоривших душе. Теперь… я недоумеваю… я растерялся… так все в ней шатко и так жестко. Около меня — мои бедные цветочки, одна скамеечка… и снова —! — навязчивость моя, необъяснимая: я снова воспитываю лимонное деревцо… взамен погибшего в бомбардировке. Видишь, какой «упрямец». Нашел зернышко, и вот уже 9-й листик растет. Смешно и — трогательно, не правда ли?.. Снова я на диете… что-то вдруг вызвало боли… осень идет, острое время для ульсэр[145]… Скажи, прошу, что тебе послать: кажется, можно что-то посылать, мне прислали проспекты «коли сюис». Но сахара дают в них 200 грамм! У меня есть, чем питаться, да и много ли надо мне?!

Иван Александрович очень чутко отозвался444 и показал себя верным другом. Только редко пишет. И ты — редко… Чувствую себя очень одиноким, — порой — до страшной тоски. Ив мой у родных на севере, девочка чудесно умна и жадно знакомится с миром. Юля чутка и трогательна, но редко видишь ее, — она вне Парижа. Современности не хочу и не могу касаться… — я как бы _в_н_е_ жизни, это мое усилие — для ухода всем духом в работу… в «Пути» мои… но часто бессилен _о_т_о_й_т_и. О, как я вчувствовался в это пушкинское — «покой и воля»!445 О, какой рай утрачен!.. — и как же мало ценился он, «творческие возможности» в нем, в минувшем и невозвратимом. Я никогда не был «реакционером», ни политиком, и вот ныне я так остро чувствую, _ч_т_О утрачено, даже в таком несовершенном, каким, во многом, было прошлое! Как «шумы жизни» лишают силы творческий дух, воображение! А ныне не только «шумы»… а — непрестанный подземный гул, на смену как-будто умолкшего наземного грохота разрывов. Мне горько, уныло, _х_о_л_о_д_н_о.

Я, как мой «герой» из повести «Это было»… — вышедший из «гроба» засыпанного окопа и отдыхавший — чуть — в тиши, среди цветов и птиц… — ты помнишь? Но разве можно сравнить то — с _э_т_и_м!

Господь с тобой! Как мало пишешь мне о _ж_и_з_н_и! Почему погибла твоя птичка? — правда, какой несовременный вопрос, когда… Но все, касающееся тебя, мне дорого. Какие же твои планы? Но, главное, как здоровье? Пиши же!.. Или — и тебя _з_а_б_ы_т_ь, как многое?.. Целую тебя нежно, умные глаза твои. Ваня

Чудесна веточка вереска! Спасибо. «Цветы пустынных мест…» Помнишь — «Вереск» — в «Сидя на берегу»446..?

98

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

6. IX.45

Мой милый Ванечек, наконец-то могу тебе написать. Все это время как в колесе: были национальные праздники. Нам неловко выделяться от крестьян — сочтут гордецами. Потому вовлеклись таки. Были 2 дня торжеств: 4–5 сент. 4-го началось все торжественным аллегорическим шествием. Я с еще одной семьей составили тоже частицу этого шествия. На большой платформе, запряженной парой здоровых лошадей, установили, сделанную мной (в нормальную величину) корову (!!), корову-автомат. Надписи объясняли, что за последнюю голодную зиму никаких обычных коров не хватало для питания голодных. Под выменем стояло ведро, а из сосков… текло «молоко», — как думали зрители, на самом же деле толстая нитка, промазанная калькой[146]. В ведре лежали бутылочки с молоком, а кругом коровы и меня толпились дети — горожане с пустыми бутылочками, прося молока. Я брала их и ставила в ведро под вымя, качала помпой — хвостом и вынимала бутылочки с молоком.

Эффект был полный. Корова сделана идеально, до мелочей, все кости видны, хребет, возвышение у хвоста, рога настоящие. Некоторые думали издали, что мы телку везем. По углам платформы стояли и сидели в национальных костюмах крестьянки и делали сыр и масло (по-настоящему), мололи на кофейной мельнице муку и пряли шерсть: делали все то, что было запрещено и так, как только можно было делать, таясь, т. е. очень самодельно, как все это зимой делали, по-домашнему, т. к. опечатаны были маслобойки.

Над всем этим деланием был в стихах «лозунг» «C. C. D. (центральная служба контроля, — т. е. просто контролеры-сыщики) в постель, — у мужиков начинается потеха». Этот плакат писала я и снабдила его карикатурой из жизни: [кландестинная[147]] колка поросенка и прятание последнего в постель хозяина. Вышло очень хорошо. Платформа была украшена гирляндой и цветами, флагами и т. п. Все в костюмах. У меня прекрасный есть костюм свой, только взяла голландский чепчик данной местности (т. е. Shalkwijk’cкий). Всего было 36 платформ, очень хороших. По программе должны были изображать недалекое прошлое, настоящее, будущее. Оригинально и метко было изображено: немецкий солдат целуется с девчонкой, за ним канадец с двумя в обнимку, за этим голландец в национальных лентах… один. Как у Вас, не знаю, но у нас это так. Бабы с ума сошли. Шествие было очень красиво. Мы получили II приз. Мне кричали по пути: «это корова получила»! Я была так увлечена шествием, как таковым, солнцем, музыкой, что и не думала о призе. Днем были игры детей и всякие забавы. Вечером все праздновали в «местном собрании», был куплетист, юморист и т. п. Все танцевали полонез. Я хотела «смыться», но меня заметил здешний врач уходящей и остановил остаться до полонеза. Я была с Сережей. Арнольд не любит подобных торжеств. Я же считаю, что уклоняться от общей жизни нельзя. Вчера утром раздача