Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

местом сбыта продукции более чем половины жителей Америки, в руках французов, по словам Джефферсона, он стал бы «точкой вечных трений с нами». Действительно, сказал Джефферсон американскому министру во Франции Роберту Р. Ливингстону, «день, когда Франция завладеет Новым Орлеаном… скрепит союз двух наций, которые, объединившись, смогут сохранять исключительное владение океаном. С этого момента мы должны обвенчаться с британским флотом и нацией».

Для Джефферсона, который ненавидел британцев со страстью, не сравнимой ни с одним другим американцем, это было необычное заявление, но он знал, что Ливингстон передаст его Наполеону и французским чиновникам. Вероятно, Джефферсон никогда всерьёз не думал об англо-американском военном союзе, но надеялся, что Наполеон прозреет и поймёт, что такой союз не в интересах ни Франции, ни Соединённых Штатов. Однако если Франция будет настаивать на обладании Луизианой, «она, возможно, захочет поискать договорённости, которые могли бы примирить её с нашими интересами. Если что-то и может сделать это, — сказал хитроумный президент Ливингстону в апреле 1802 года, — то это уступка нам острова Новый Орлеан и Флориды». Он подумал, что Франция, возможно, согласится продать эти территории за 6 миллионов долларов, и отправил в Париж своего доброго и верного друга Джеймса Монро, чтобы тот помог Ливингстону заключить сделку.

Только Монро был достаточно уверен в своей близости к своим соратникам-виргинцам, президенту Джефферсону и государственному секретарю Джеймсу Мэдисону, чтобы позволить ему и Ливингстону превысить свои инструкции и заплатить 15 миллионов долларов за всю Луизиану, около девятисот тысяч квадратных миль западных земель.

Узнав о приобретении, Джефферсон был в экстазе. «Это нечто большее, чем вся территория США, — воскликнул он, — вероятно, 500 миллионов акров». Приобретение Луизианы не только исполняло величайшую мечту президента — иметь достаточно земли для будущих поколений его фермеров, его «богоизбранного народа», но и, по его словам, «устраняло от нас величайший источник опасности для нашего мира». Теперь ни Франция, ни Британия не могли угрожать Новому Орлеану и выходу американской Миссисипи к морю. Тот факт, что Восточная и Западная Флорида оставались за Испанией, не вызывал особого беспокойства, «потому что, — сказал Джефферсон, — мы считаем, что они не могут не попасть в наши руки».

Покупка Луизианы стала самым популярным и знаковым событием президентства Джефферсона. Она не только положила конец долгой борьбе за контроль над выходом Миссисипи к морю, но и, как ликовал Джефферсон, освободила Америку от колониальных пут Европы и подготовила почву для окончательного доминирования Соединённых Штатов в Западном полушарии.

Большинство федералистов смотрели на это иначе; более того, они были в ужасе от покупки. Луизиана, заявил Фишер Эймс из Массачусетса, была «великой пустошью, дикой местностью, не населённой никакими существами, кроме волков и бродячих индейцев». Он считал сделку катастрофой. «Мы должны потратить деньги, которых у нас слишком мало, на землю, которой у нас и так слишком много». Это было просто устройство, с помощью которого «Императорская Виргиния» могла распространить своё рабовладельческое население на запад, чтобы оставаться «арбитром» всей нации.

Хотя Александр Гамильтон поддержал покупку, не ставя Джефферсону в заслугу её совершение, он беспокоился о том, как отразится присоединение столь обширной территории на целостности Соединённых Штатов. Смогут ли жители Луизианы с такими различиями в культуре, религии и этническом происхождении стать «неотъемлемой частью Соединённых Штатов», или же территория должна будет остаться постоянной колонией США?

Многие федералисты опасались, что такое расширение нации приведёт к усилению рабовладельческого Юга за счёт Северо-Востока. «Фракция Вирджинии, — заметил Стивен Хиггинсон из Массачусетса, — несомненно, разработала продуманный план управления и угнетения Новой Англии; и это стремление расширить нашу территорию и создать новые штаты является его неотъемлемой частью». Некоторые из этих федералистов, во главе с бывшим государственным секретарём Тимоти Пикерингом и Роджером Грисволдом из Коннектикута, возродили идею 1780-х годов об отделении и создании отдельной конфедерации Новой Англии и Нью-Йорка. Однако категорическое несогласие Гамильтона с подобной идеей, по сути, погубило её, по крайней мере на время. «Расчленение нашей империи, — сказал Гамильтон одному из видных федералистов Новой Англии накануне своей роковой дуэли с Аароном Берром в июле 1804 года, — не принесёт никакого облегчения нашей настоящей болезни, которая заключается в ДЕМОКРАТИИ».

С их концепцией Соединённых Штатов как слабо связанной конфедерации штатов у демократов-республиканцев не было проблем с присоединением этой огромной территории. «Кто может ограничить масштабы эффективного действия федеративного принципа?» — спрашивал Джефферсон в своей второй инаугурационной речи в марте 1805 года. «Империя свободы» Джефферсона всегда состояла из принципов, а не из границ. По его словам, пока американцы верят в определённые идеалы, они остаются американцами, независимо от того, какую территорию они занимают.

Например, в 1799 году знаменитый первопроходец Дэниел Бун перевёз свою большую семью из Кентукки в Миссури — на испанскую территорию — без какого-либо ощущения, что он стал менее американцем. Испанское правительство просто пообещало ему и его семье достаточные участки дешёвой земли, и этого было достаточно, причём не только для него, но и для бесчисленного множества других американцев, которые в поисках дешёвой земли переселялись на принадлежащие Испании территории, включая Техас. Позже Бун говорил, что никогда бы не поселился за пределами Соединённых Штатов, «если бы не был твёрдо уверен, что эта территория станет частью американской республики». Возможно, так оно и есть: Джефферсон, безусловно, приветствовал это перемещение американцев на земли, принадлежащие Испании, поскольку «это может быть средством доставки нам мирным путём того, что в противном случае может стоить нам войны».

Президент часто выражал странное представление об американской нации. Временами он был удивительно равнодушен к возможности того, что западная конфедерация может отделиться от восточных Соединённых Штатов. Какое это имеет значение? спросил он в 1804 году. «Жители западной конфедерации будут такими же нашими детьми и потомками, как и жители восточной». Такое спокойное отношение к точно ограниченной территории как источнику нации отличалось от отношения европейских наций. Для Джефферсона и многих других республиканцев такое своеобразное представление о государственности делало идеологию более важным фактором, определяющим американскую идентичность, чем занятие определённого географического пространства.

Несмотря на большой энтузиазм Джефферсона по поводу покупки, он не решался направить договор в Сенат для ратификации. Будучи твёрдым приверженцем ограниченного правительства и строгого следования Конституции, Джефферсон сомневался, что федеральное правительство имеет конституционное право приобретать иностранные территории или, что ещё важнее, включать их в состав Союза. В течение семи недель он беспокоился об этом вопросе и обдумывал идею внесения поправок в Конституцию. Только когда в августе 1803 года Ливингстон и Монро сообщили ему, что