Случайные обстоятельства - Леонид Борич

Надежда Викентьевна уехала на несколько дней за город, в гости к подруге, Женька была в театре.

— С кем? — поинтересовался Каретников, переобуваясь в прихожей.

— Как с кем?! — удивилась его вопросу Елена Васильевна. — С ним, конечно!

Каретников усмехнулся про себя: как будто это давно уже так было, что дочь, если пошла куда-то, значит, обязательно «с ним».

— Витя, тебе пора спать! — строго сказала Елена Васильевна. — Сколько можно говорить?!

Заметив умоляющий, обращенный на него взгляд сына, Каретников миролюбиво сказал:

— Пусть уж досмотрит...

— Да? А утром мне его от подушки не оторвать! — возмутилась Елена Васильевна. — Немедленно иди спать! Слышишь?!

Витька сделал вид, что из-за телевизора он не все смог разобрать, о чем ему говорилось. Отца-то он еще услышал, а что потом мама сказала — это совершенно уже непонятно было. Однако со стороны — по тому, как он перестал болтать ножками в воздухе, как напряженно, с явно преувеличенным вниманием стал всматриваться в телеэкран, — понятно было, что все он прекрасно слышит, но, замерев, притаившись, ждет, как там родители договорятся между собой.

И Каретников, и Елена Васильевна, как люди образованные, понимали, разумеется, что не должны при сыне обнаруживать свои разногласия, но понималось это ими вообще, в принципе, а не так конкретно, что всякий раз это именно и есть тот случай, когда воспитывать нужно вместе, сообща, единым, так сказать, фронтом, объединившись двум взрослым (а то и трем, когда дома была Надежда Викентьевна), чтобы справиться с одним ребенком, то есть одолеть, суметь заставить его, удержать в повиновении, сладить, совладать с ним.

Витька по житейскому своему опыту уже наперед знал, как будет дальше: отец настоит на своем, мама тогда окончательно обидится и на папу, и на него, по лицу ее будет видно, как ей самой от этого плохо сейчас, и Витьке, стоило лишь представить себе это, стало очень жаль маму и совсем расхотелось смотреть телевизор. Ну что ему еще каких-нибудь десять минут или сколько?! Ведь потом они все равно не разрешат фильм смотреть, а сейчас и так уже неинтересное началось — про футбол и шахматы.

Как бы примиряя своих родителей доступными ему средствами, оберегая их от еще большей ссоры, Витька слез со стула и успокаивающе сказал:

— Ну все, все. Я спать пошел. Спокойной ночи.

Елена Васильевна умилилась тут же послушанию сына, растроганно поцеловала его, а Каретников, хоть и не одобрил в душе такую Витькину мягкотелость, тем не менее тоже почувствовал благодарность к нему и облегчение оттого, что никакой ссоры и выяснений с женой теперь, после Витькиного поступка, уже не последует.

Пока жена укладывала сына спать, Каретников в ожидании чая уселся за стол на кухне, поубавил громкость телевизора и достал из портфеля последний номер «Вестника хирургии». Журнал никем еще не читался до него на кафедре, Андрей Михайлович тщательно и с удовольствием придавил, разгладил ребром ладони раскрытую обложку, просмотрел содержание и наткнулся на статью, которая сразу же заинтересовала и чуть насторожила его. Быстро, как бы по диагонали, он стал ее просматривать, чтобы с первых же минут уловить в ней не только смысл, но и понять, что коллега ничего особенно нового не сказал и, следовательно, можно пока не беспокоиться, что кто-то тебя опережает.

— А он, представь, робеет перед тобой, — с улыбкой проговорила Елена Васильевна, входя на кухню.

Каретников с недоумением взглянул на жену. Хотя он давно вроде бы привык, что она часто произносила вслух лишь часть из того, что одолевало ее в мыслях, ему все же понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что она, разумеется, не их сына имеет в виду, а этого самого Женькиного Сергея.

— Сколько ему? — спросил Каретников, проникаясь симпатией к незнакомцу. Что ни говори, а встретить среди нынешних робеющего парня было приятной редкостью.

— Ему?.. — Елена Васильевна немного смутилась. — Нет, он, конечно, старше. Но мало ли бывает удачных браков, когда... когда он старше?

— Сколько угодно, — охотно подтвердил Каретников, бегло досматривая статью. Он уже и к ее автору невольно испытывал расположение из-за того, что тот, коснувшись близкой Андрею Михайловичу темы, ничего нового в этой статье не открыл. — Что, под тридцать? — добродушно спросил он.

— Он доцент, — сказала Елена Васильевна. — Преподает математику в институте...

— Ого! Молодец! — одобрил Каретников. — Сколько же ему?

— И знаешь, он так заботлив, так внимателен к ней, даже трогательно смотреть...

— Так сколько ему?! — нетерпеливо повторил Каретников. Было, конечно, приятно все это слышать, но начинало возмущать, как жена никогда не умеет сразу на вопрос ответить.

— Ему?.. Около сорока. Даже меньше, по-моему...

— Что-что?! — Каретников отложил журнал и недоверчиво уставился на жену.

— Ну и что?! — воскликнула Елена Васильевна. — Он прямо как нянька с ней, — одобрительно сказала она и, торопясь, пока муж не перебил ее, горячо и убежденно заговорила: — Он узнал, что Женя любит «Грильяж» — так, представляешь, он каждый вечер встречает ее у института и приносит «Грильяж». И где он только достает его?!

— Тебя сейчас именно это интересует? — очень ровным голосом спросил Каретников.

— Что меня интересует? — не поняла Елена Васильевна.

— Ну, что где именно он достает «Грильяж», да?

— При чем тут это? — возмутилась Елена Васильевна его неуместной иронией. — Я тебе совершенно о другом говорю! Он прямо-таки боготворит Женю. Она такая неприспособленная, еще хуже Ирины. И с ее рассеянностью... Сегодня опять зонтик в институте забыла!.. Именно такой муж ей и нужен. Во всяком случае, с ним будет спокойно. Да-да, спокойно! И он будет ценить ее...

Каретникову в последних словах жены послышался упрек: с ним будет спокойно — не то, как мне с тобой; он будет ценить ее — не то что ты меня.

— Вот тебе бы и выйти за него, — обидно усмехнулся Каретников. — Вы и по возрасту подходите. Но при чем здесь Женя?

— Почему тебе всегда надо меня уколоть? — вспыхнула Елена Васильевна. — Я же с тобой серьезно говорю.

— А серьезно думать — ты когда-нибудь пробовала? — повысил голос Каретников. — Перед тем, как серьезно говорить?! И вообще, ты понимаешь, о чем ты говоришь?!

О чем она говорит! О чем! А как она может сказать ему все?!

— Что ты кричишь на меня? — оскорбилась Елена Васильевна. — Что я тебе такого сказала?

— Так ты же мать ей, в конце концов! — запальчиво говорил Каретников. — Мать! Или кто?

— А ты, между прочим, отец! Ну и что? Я вообще могла тебе не рассказывать...

— Да то, что как же ты можешь не понимать...

— А как я могу? Как?!

— Не-ет! Ты не мать, — окончательно вышел из себя Каретников. — Ты... ты сваха! Вот ты кто! Сваха!.. Как же! Доцент! Шутка ли?! А то, что этот муженек будет на четверть века старше твоей дочери? Ты об этом подумала? Не-ет! Ты только одно вбила в свою голову: «Ах, как удачно! как выгодно!»...

— Как-же-те-бе... — Елена Васильевна чуть не задохнулась от несправедливости мужа. — Как-же-те-бе-не-стыд-но!..

Все, с чего начался их разговор и что связано было с их дочерью, перестало теперь с ней связываться. Самым важным в эти минуты казалось им уже не то, что было на самом деле, а те слова, которые они выкрикивали друг другу и за которыми стояли не высказанные в свое время упреки, накопленные недоразумения, не до конца выясненные прошлые обиды — все то, что, исчезая, забываясь в их хорошие, мирные, спокойные дни, все-таки не совсем пропадало, а копилось у каждого из них в душе до такой вот поры.

Елену Васильевну потрясла жестокая несправедливость мужа — она же ведь как лучше хотела! его щадила! — а Каретников был возмущен тем, что из всего случившегося жену его по-настоящему волновало как будто только то, что как, мол, он посмел сказать ей такое — то есть выходило, что заботили ее прежде всего какие-то слова, а не сама суть.

Она плакала, но Каретникову казалось, что даже сейчас она не забывает делать это с осторожностью, чтобы лицо не испортить. «И на моих похоронах она бы тоже так осмотрительно плакала, — обиделся за себя Каретников. — Чтобы на ресницах тушь не размазать».

Стоило подумать так — и он уже совсем не чувствовал какой бы то ни было вины перед женой за свои необдуманные слова. Да и вообще Андрей Михайлович, которого чужие слезы всегда обезоруживали, от ее слез обычно лишь выходил из себя. Жена в такие минуты казалась ему не беззащитной, как все другие женщины, а еще более неуступчивой, намеренно прибегающей к бесчестному давлению на него.

Чтобы как-то выразить свое возмущение и протест, заставить жену в полной мере осознать свою вину не только перед ним, но и перед их дочерью, раз она даже не попыталась вразумить Женьку и этого волокиту, Каретников молча стал одеваться. Решимость его немедленно уйти куда-нибудь подогревалась тем, что жена не обеспокоилась вслух, не спросила, куда он собрался на ночь глядя. Он еще напоследок и дверью хлопнул — то была как бы дополнительная возможность подчеркнуть свой уход.