Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

лежали его галстук, портфель и носки. Пиджак был небрежно перекинут через спинку дивана. У стены стоял детский манеж, и там копошился ребёнок примерно годовалого возраста.

И в эту комнату тоже вошла женщина, обмахивая себя газетой. Она что-то сказала мужу, но тот только поёрзал недовольно на месте, всё так же глядя в экран.

Женщина чуть приоткрыла окно. Из щели заструилось тепло, запахло сдобой и послышались голоса. Женщина подошла к манежу и, достав оттуда хнычущего ребёнка, повернула голову и сказала строго дочке:

– Яна, занимайся!

Но Яна и не думала играть по нотам. Она демонстративно провела пальцем по клавишам рояля, захлопнула крышку и поднялась, скрестив на груди руки и глядя безразлично в сторону.

– Не хочу.

– Ты сегодня и пяти минут не играла.

– И не буду. У меня тоже есть личное время.

Мать нервно закачала ребёнка, и он захныкал громче.

– Личное время? Сначала убери свои личные вещи в своей личной комнате.

Но девочка словно пропустила это мимо ушей, она посмотрела на мужчину, лежащего на диване, и заявила:

– Я тоже имею право на отдых! Мне нужно пообщаться с друзьями. Верни мой компьютер!

– Тебе всего двенадцать. Закрой рот и марш в комнату.

Девочка посмотрела на смартфон, лежащий на столе.

– Хотя бы его отдай.

– Зачем он тебе? Почитай книгу…

– Мне должны скинуть домашнее задание, – медленно проговорила она, не глядя на мать, и приблизилась к столу.

Тем временем малыш расплакался. Яна подошла к столу и схватила смартфон. Женщина отвлеклась, а когда подняла голову, то увидела только спину девочки в сиреневой пижаме.

– Немедленно верни трубку!

Яна даже не повернулась.

– Это не трубка. Это смартфон.

Хлопнула дверь.

Ворона вздрогнула и взлетела от резкого звука.

Крылья разрезали ночной морозный воздух. Чёрные глаза слезились от студёного ветра.

Летать в темноте смертельно опасно. Даже голуби спрятались под крышами в вентиляционных шахтах. Но делать нечего. Лучше умереть в полёте, чем околеть.

«Я родилась чёрной как ночь, я выживу».

Птица решила держаться поближе к земле. Пролетая над проспектом, она обогнула стоящую в пробке легковую машину, где на пассажирском сиденье сидела беременная женщина, поглаживая живот и напряжённо всматриваясь в даль.

Ворона повернула, взлетела вверх и оказалась на небольшой площади. Там стоял бронзовый памятник. Всадник поднял коня на дыбы, правая рука, держащая саблю, навсегда застыла, так и не дав воину нанести смертельный удар. Теперь в полутьме казалось, что он просто замёрз, что с приходом весны рука его опустится, одеревеневшие пальцы разожмутся и клинок со звоном упадёт на мостовую, у коня подогнутся колени, а сам всадник опустит голову и выпадет из седла.

Птица приземлилась на высокий шлем с широким гребнем, составлявший единое целое с головой бронзового героя, и ей показалось, что в свете фонаря несколько теплей.

Площадь была пуста. Здесь не видно было автомобилей, только их далёкий шум доносился с соседних улиц. Из тени памятника вышла не то девушка, не то юноша. На тонкой шее был повязан лёгкий шарф. Из-под рукавов длинного пальто торчали нелепые белые манжеты. Зазвонил телефон.

На площади было так тихо, что ворона услышала скрипучий голос на том конце линии:

– Где ты, Тамара?

– Я иду. Иду, бабушка.

Девушка с короткими волосами, не прикрытыми ни шапкой, ни капюшоном, поёжилась и отключила связь. Она с сожалением взглянула на мерцающий экран, словно ожидая совсем другого звонка. Затем снова обошла памятник, и при свете фонаря ворона увидела её красные уши, длинный тонкий нос и грустные задумчивые глаза. Под мышкой Тамара держала свёрток. Постояв ещё немного, она произнесла в тишину:

– Теперь и я прождала тебя полтора часа на морозе, Мурат. Мы квиты.

С этими словами она повесила пакет на кованое копьё ограды и пошла прочь.

Мать научила ворону бояться людей, научила презирать их и держаться от них не ближе чем на расстоянии полёта камня. Но девочка, шедшая в одиночестве по площади, её продрогшая фигура так живо напомнили птице её саму, что она, утомившись от молчания и скитаний, почувствовала, как в горле перекатывается удобное для произношения человеческое имя. «Тамара! Тамаррра!» – позвала она, но над пустынной площадью разлетелось громкое и обиженное: «Кхарр! Кхааарр!»

Девочка обернулась и, увидев на голове всадника нахохлившуюся серую птицу, печально улыбнулась. Она пошарила по карманам и вытащила что-то замёрзшей ладонью.

– Прости, это всё, что у меня есть! – сказала Тамара, и несколько миндальных орешков упали на камни.

Ворона вспорхнула и закружила над памятником. Девушка подняла лицо к небу и, резко сорвавшись с места, побежала домой. Ворона села на землю и наклонила голову, слушая удаляющиеся шаги.

Миндаль был проглочен в мгновение ока, он почти не принёс облегчения. Но всё-таки теперь она, вероятно, протянет до утра.

Белые хлопья падали на чёрный воротник вороны, её молодые перья, ещё не вымазанные помоями и грязью, весело блестели в свете фонаря.

Гулко захлопали крылья, и она снова поднялась в воздух.

На этот раз Чёрная Стрела взлетела высоко и увидела троллейбус, который, медленно двигаясь по проспекту, очень напомнил ей саранчу.

А в светлом пятне от окна ворона разглядела стаю голубей, клюющих что-то. Она ринулась вниз и шутки ради врезалась в их гущу, отчего голуби стали шарахаться в стороны. На земле, успевшей покрыться снегом, была насыпана мелкая крупа, брошенная сердобольной старушкой. Но клюв у вороны был слишком велик, и, попробовав склевать несколько зёрен, она только набрала в рот снега. Голуби справлялись с этой задачей куда лучше. Может, они и простофили, но с голоду не подохнут.

Не зная, чем ещё занять себя, серая птица подошла