Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

Он моргнул, на мгновение ему показалось, что перед ним сидят такие же дети, запутавшиеся в вопросах жизни, испорченные большим миром. Но среди них он отнюдь не был взрослым.

«Чем я, в сущности, отличаюсь? Не нужно было ничего говорить им…»

Тут же Озеров неожиданно для себя ясно представил себе женщину, которая будет его женой, и даже увидел будущих детей. Это откровение так поразило его, что он застыл на месте.

Все за столом замолчали, не понимая, чем могло быть вызвано раздражение этого молчаливого молодого человека.

Впрочем, вопрос за всех решил короткостриженый, который был психологом. Вытянув гусиную шею, он продолжил за Озеровым с важностью:

– Это понятно. Семья позволяет нам получить уважение общества и расширить стенки «коробки»…

– Какой ещё «коробки»? Я говорю о простых вещах…

Но тут его весело перебил рыжий, так что последних слов Озерова никто не услышал:

– Кто тут не хочет заводить семью? Все мы модулируем свою жизнь. И заводим семей столько, сколько хотим!

Все эти словечки из жаргона психологов Озеров не терпел.

Он угрюмо уставился в окно, а затем посмотрел на часы: до закрытия метро оставалось сорок минут. Нужно было ехать или оставаться здесь. Выбор был очевиден. Но Агата всё ещё тут…

Кто-то зевнул. И скоро все начали разбредаться, чтобы устроиться на ночлег. Кирилл последним вышел из кухни вслед за рыжеволосым. Когда они вошли в коридор, хозяйка объявила:

– К сожалению, у нас осталось только одно место.

– Я еду домой, – сказал Кирилл. – Приятно было познакомиться.

– Но я, – сказал рыжеволосый, удивлённо таращась на него. – Я собирался уехать. Это твоё место…

– Уступаю, – бросил Озеров и направился к двери.

Агата ещё была здесь. Она стояла в прихожей и поспешно надевала пальто. Кирилл помог ей, и она испугалась, но, узнав Озерова, посмотрела так, как будто давно ждала его возвращения.

– Ты на метро?

– Меня обещали подвезти, но я с удовольствием пройдусь.

– Я тоже. Идём.

Им не встретилось ни одного человека. Весь город покрывал иней. Крохотные кристаллы, мерцая, покрывали мукой деревья, столбы, железнодорожные знаки и висящие провода. Морозный воздух обжигал ноздри, находил мельчайшие щели в одежде и добирался до кожи. Несмотря на холод, Город Дождей казался наполненным волшебством.

– Знаешь, Озеров, я думаю, люди получают особое удовольствие оттого, что придумывают себе призвание. Только бы звучало покрасивей. Они почему-то считают, что главное название, а не дела. Это самое большое заблуждение со времён возникновения человечества…

Кирилл молчал.

Под ногами хрустели льдинки.

Было так тихо, что они слышали, как скрипят фонари, подвешенные над дорогой. Когда они из тьмы входили в столп света, казалось, что от лучей фонаря делается теплей.

– Снега нет. Один лёд кругом.

– Прости, что я позвала тебя туда. Мы давно не виделись – я искренне думала, что мои знакомые немного повзрослели.

– Всё в порядке. Сегодня я понял, что больше не гожусь для ночных посиделок.

– Ты просто не выспался. Скажи, неужели меня так долго не было в Городе Дождей?

– Довольно долго, – глухо произнёс он.

– Ты выглядишь очень усталым. Чем тебе помочь?

Озеров замешкался.

– Я должен подготовить новогоднее выступление с классом. Понятия не имею, как это делается…

Агата кивнула и беспокойно огляделась по сторонам. Она всё ещё стояла на месте, как будто вход в метро открыт всю ночь.

– Кирилл…

Она остановилась в свете фонаря. На её одежде тоже появились крохотные кристаллы, и вся её фигура, облачённая в чёрное пальто, и прядь волнистых волос, перекинутых через плечо, мерцали тысячей крохотных звёзд.

Он нетерпеливо потоптался на месте и взглянул на девушку.

Агата стояла, скрестив руки и дрожа:

– У меня нехорошее предчувствие, Кирилл. Какой завтра день?

– Двадцать третье декабря,– ответил Озеров, глядя в землю.

– Значит, сегодня самая длинная ночь в году и самый короткий день. Он вообще был сегодня – этот день? Ты не заметил? Кажется, даже с утра нельзя было прочитать ни строчки под открытым небом. Солнцеворот – так раньше называли день, когда солнце умирает. Сколько ещё ждать, пока оно родится? И родится ли оно снова?

– Ты становишься сентиментальной. Это на тебя не похоже, – сказал Озеров с улыбкой.

Ему захотелось обнять её и согреть, захотелось утешить, но неожиданно тревожное предчувствие передалось и ему. Это было то, что он теперь смутно чувствовал каждый вечер, когда ждал, что кто-нибудь из школы позвонит ему и сообщит об очередных беспорядках, которые устроили его ученики. Только теперь страх словно созвал маленькие тревоги в великую армию и пошёл на него войной.

Кирилл каким-то неизвестным ему чутьём ощутил нечто грозное, бесповоротное, беспощадное, как парящий дирижабль, повисший над ними.

Случилось что-то страшное – может быть, дома с родными или с кем-то из его учеников…

Однако телефон в его куртке молчал, а его встречи с Агатой были слишком редки, чтобы тратить их на разные домыслы.

– Идём. Мы опаздываем.

Она не двинулась с места.

– Что ты?

– Не знаю. Тревожно.

Он решительно взял её за руку. И на мгновение показалось, что пятно от фонаря сделалось шире и темнота перед ними отступила.

Чёрная стрела

День был ещё хуже, чем ночь. Когда ночь черна и длинна – в этом нет ничего неожиданного. Но когда день не дарит света, а только льёт сверху жидкую серую массу и свинцовые тучи давят на