Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл

на палубе. Над Ковалевской часто подшучивали из-за ее невежества. Во время парижского сезона несколько танцоров вошли в ее уборную и спросили: «Вы слышали ужасную новость? Наполеон умер». Она положила свое ручное зеркальце, испуганно посмотрела на них и воскликнула: «Какое горе для Парижа!» Дягилев не мог помешать Ага Хану дарить Ковалевской деньги и драгоценности, по правде говоря, ему даже нравилось, что его балерины имели таких состоятельных поклонников, но он решительно противостоял какому-либо на него давлению и не давал ей роли, на которые она была явно не способна. Единственная уступка, которую Ага Хану удалось вырвать у него, — это позволение надевать ей черное платье вместо белого в еврейском танце в «Клеопатре». Когда же восточный владыка дал ей отставку, она со слезами жаловалась Рамберг: «Я одевалась у Дусе, а теперь вынуждена делать покупки в магазине Лувра!»

Мими время от времени видела Нижинского и обсуждала с ним эссе Мережковского. Он дал ей почитать несколько томов «Мира искусства». Она познакомилась с Батонами, и они понравились ей. Она с удовольствием посещала Ромолу в ее каюте, так как там было намного прохладнее, чем у нее. Они болтали, пока Анна расчесывала красивые длинные волосы Ромолы. Та прилагала огромные усилия, чтобы выглядеть как можно лучше. Однажды вечером она надела темно-синее отороченное кружевом платье от Дусе с узкой юбкой и большим бантом, называвшимся noeud japonais[326] сзади на талии.

Ромола взяла за правило здороваться с Нижинским, когда он сидел в шезлонге и читал перед ленчем, однако прошла половина поездки, прежде чем они хоть раз по-настоящему поговорили, и однажды лунной ночью она почувствовала себя униженной, когда Шаве снова познакомил ее с ним.

«Нижинский стоял, облокотившись на поручни, в руках он держал маленький черный веер, украшенный позолоченной розой, и быстро обмахивался им. Он выглядел так странно! Глаза полузакрыты и — о! такие раскосые! Тихим мелодичным голосом он разговаривал по-польски с Ковалевской. Я затрепетала, когда Шаве произнес: „Monsieur Nijinsky, permettez-moi de vous presenter Mlle de Pulszky“ [327]. Он не пошевелился — лишь приоткрыл глаза и слегка наклонил голову. Ковалевская тотчас же принялась объяснять, кто я такая».

Неужели инстинкт не подсказал Ромо ле, что он прекрасно знает, кто она, и что он лишь напускает на себя вид таинственного и неотразимого фавна ради женщины, которой он жаждал и ожидал, что Бог ему пошлет ее.

«Я почувствовала, что и Ковалевская, и Шаве ожидают, что я скажу. Но мысли покинули меня. Я ничего и никого не видела, кроме темного стройного силуэта Нижинского и его зачаровывающих глаз. Внезапно я услышала собственный голос: „Je veux vous remercier que vous avez eleve la danse à la hauteur des autres arts“[328]. Ковалевская перевела. Он стоял неподвижно, потом взглянул на колечко, которое я носила. Проследив за его взглядом, я сняла кольцо с пальца и передала ему, объяснив: „Мой отец привез его из Египта. Это талисман и, как считается, приносит удачу. Моя мать дала его мне, когда я уезжала с Русским балетом“. Кольцо и правда было необычным — золотая змейка, раздавленная жуком-скарабеем. Нижинский подержал его на ладони, затем надел мне на палец, сказав по-польски: „Я уверен, оно принесет вам счастье“. Мы вчетвером пошли по палубе. Внезапно Нижинский остановился и посмотрел на фосфоресцирующие волны. В ту ночь они были ярче обычного. Я видела, что он заворожен движением волн и не может оторвать от него глаз. Долгое время мы молча смотрели на море. Потом я начала говорить по-французски, подбирая самые простые слова о танце, музыке и Вагнере, перед которым преклонялась, о Байрейте и о моем детстве, которое я провела с сестрой и зятем в Ванфриде на репетициях в Фестшпильхаузе. Не знаю, понял ли он хоть слово из сказанного мною, но мне казалось, что он внимательно слушает… Затем нас окликнул Шаве: „Идите сюда и посмотрите на новые созвездия, на звезды, в Северном полушарии вы их не увидите“. Мы взглянули на небо, где во всем своем великолепии сверкал Южный Крест».

Гинцбург и Больм неутомимо устраивали развлечения. Так, они организовали костюмированный бал. Гинцбург сказал Ромоле, что, поскольку у нее мальчишечья фигура, ей следует надеть его зеленую шелковую пижаму. Возможно, он полагал, что это наилучший способ привлечь Нижинского? В последний момент она решила надеть платье от сестер Калло и, когда вошла, услышала возгласы разочарования со стороны друзей и увидела выражение облегчения в глазах Нижинского. Он был единственным, не считая команды, кто не надел маскарадного костюма. Можно предположить, что для него костюм представлял собой нечто волшебное, обязывающее, трансформирующее душу так же, как и тело. Праздник состоялся 28 августа, когда они пересекли экватор, а затем бал в четвертом классе, где Нижинский с наслаждением смотрел танцы фламенко. Для труппы были организованы занятия. Ковалевская помогала Ромоле разучить партии, которые той предстояло танцевать в кордебалете. Жизнь проходила довольно приятно для всех, кроме бедной Ольги Хохловой, которую продолжало тошнить, и для тех, кто, подобно Рамберг, не переносил жару.

После того как «Эйвон» зашел на день в Пернамбуку и затем отправился вдоль побережья Бразилии, Вацлава и Ромолу несколько раз видели сидящими рядом на палубе, увлеченными «оживленной беседой». Он, отличаясь немногословней, нечасто бывал оживленным, и красноречием в основном блистала Ромола, но его немногочисленные французские слова, подкрепленные жестами, и довольное выражение лица убеждали всех, что они прекрасно ладят друг с другом. Труппа была изумлена — Гинцбург, Облакова и Ковалевская, возможно, в меньшей мере, чем все остальные. Если Гинцбург планировал основать свою собственную труппу с Нижинским во главе, тогда ему следовало сделать все возможное, чтобы соединить Вацлава с Ромолой. Все принялись обсуждать удивительную ситуацию. Больм не верил, что из этого может что-либо получиться.

Нижинский признался Рамберг, что влюблен в Ромолу. Она не приняла его слова всерьез, убежденная в том, что он всецело предан Дягилеву так же, как и Дягилев ему, и предполагая поэтому, что его увлечение представляло собой всего лишь корабельный флирт. «Но как вы с ней общаетесь?» — спросила она. Он в ответ произнес: «О, хорошо… Она понимает». В своем воображении, как всегда на три прыжка опережающем воображение других, он, несомненно, уже видел себя счастливо женатым, с большой семьей.

В субботу 30 августа «Эйвон» после короткого захода в Байя накануне двигался на юг вдоль бразильского побережья и должен был прибыть в порт Рио-де-Жанейро два дня спустя. Перед ленчем Ромола сидела в баре с