Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл

Занятия проходили в здании манежа территориальной армии на Чениз-стрит, идущей от Тоттнем-Корт-роуд. Они всегда начинались в девять, и горе тому, кто опаздывал. Когда мы приходили, маэстро Чекетти поливал пол, насвистывая какую-нибудь неузнаваемую мелодию. У него была странная манера внезапно переходить на свист во время разговора.

Дягилев разрешил нескольким художникам и скульпторам посещать эти занятия. Среди них были Лора Найт и Юна Трубридж. Голову Нижинского их работы мне довелось найти сорок лет спустя в лавке старьевщика. И это была единственная прижизненная скульптура танцора, не считая небольших набросков Родена*[319]. Этих художников, безусловно, больше всего привлекал Нижинский, и иногда, когда он работал с Чекетти, во время ленча им дозволялось остаться и сделать наброски. Там всегда сидела и молча наблюдала одна девушка, мы все очень удивились, узнав, что ей разрешили посещать наши занятия с Чекетти. Поскольку она не была постоянным членом нашей труппы, это было исключительным событием. Оказалось, что она — дочь известной венгерской актрисы. Дягилев, никогда не упускавший возможности сблизиться с влиятельными людьми, позволил ей заниматься с нами, хотя она не была настоящей танцовщицей. Звали ее Ромола Пульски. Она знала английский и часто заходила посидеть в уборную кордебалета и поболтать со мной.

Я обратила внимание на то, что Нижинский, всегда окруженный людьми, выглядел все-таки одиноким. Он был совершенно не способен общаться, разговаривал только с теми, с кем танцевал, к тому же тихо, застенчиво, не глядя на собеседника, и старался как можно скорее уйти. Прежде чем приступить к работе, Нижинский подолгу ходил на цыпочках. Он делал несколько шагов направо, затем — налево, подняв руки и держа их необычным образом, прижав тыльными сторонами к щекам. Он делал много прыжков в первой позиции, постепенно прыгая все выше и выше, затем уменьшая в диминуэндо. Это очень хороший способ тренировать прыжки, и я всегда подражала ему».

Лондонский сезон открылся 24 июня «Борисом Годуновым». Новые зрители в равной степени бурно встретили и Мусоргского, и Шаляпина.

«Каждая сцена, — пишет критик „Таймс“, — была настолько захватывающей, что зрители тотчас же проникались самим духом этого произведения. Действие казалось настолько подлинным, что даже огорчительно длинные перерывы между сценами и неуместные аплодисменты зрителей, начинавшиеся, как только опускался занавес, но еще звучала музыка, не нарушали чувства реальности. Трудно сказать, что в решающей степени определило подобный результат — музыка ли Мусоргского или необычайно мощное исполнение месье Шаляпина и других солистов, превосходное пение и естественная игра массовки или же красота декораций. По-видимому, все это слилось вместе и обеспечило конечный результат». Во второй вечер показали «Игры», которые в Англии назвали «Playtime» («Время отдыха»). Пишущий для «Дейли мейл» Ричард Кейпелл казался озадаченным, но старался сохранять лояльность.

«Новый балет „Время отдыха“ способен привести в замешательство, но он приятный, в меру занимательный, как сама музыка месье Дебюсси… Танец, казалось бы, вдохновлен архаичными формами, но, возможно, его следует назвать „футуристическим“. Невольно задаешь себе вопрос: что здесь делает античная неподвижность, которая была уместна в первом балете месье Нижинского? В результате спектакль производит впечатление пародии на „Послеполуденный отдых фавна“. Во время представления публика веселилась и вела себя не слишком доброжелательно, но после спектакля было столько аплодисментов, что невозможно отрицать успех».

Критик «Морнинг пост» также не был уверен, на чьей он стороне. Отметив, что в зале было больше народу, чем на русской опере прошлым вечером (что вполне объяснимо, поскольку русская опера была чем-то неизвестным), он написал об играх следующее:

«Спектакль представляет собой в высшей степени импрессионистическое действо, происходящее на фоне странного, зеленого с красным задника, с разбросанными повсюду круглыми белыми пятнами, изображающими блики электического света… Действия танцоров выглядят причудливыми, они будто страдают от боли лучезапястного сустава и передвигаются угловато, словно заводные фигурки. Все под углом, единственная закругленная вещь — потерянный мяч… Все выражено углами — тупыми, острыми, прямыми и конечно же треугольником. Все предприятие задумано в духе кубистов. Это триумф угловатости, что в высшей степени соответствует музыке месье Дебюсси, а музыка, в свою очередь, полностью подходит хореографии… Совокупные ритмы, полностью лишенные конкретного смысла, соответствуют действиям подобных персонажей. Мадемуазель Карсавина, и Шоллар, и месье Нижинский весьма успешно превращаются в заводные фигурки. Отсутствие кукольных костюмов, как, например, в „Петрушке“, во многом снижает впечатление, так как в стране, где понимают теннис, нелепый характер произведения в целом абсолютно ясен. Публика сначала смеялась, потом аплодировала».

Дягилев приложил усилия, чтобы сделать «Весну священную» приемлемой для лондонской публики. Было напечатано подробное либретто, и Эдвин Эванз выступил на сцене с объяснением содержания балета. Англичане приняли произведение если и без энтузиазма, то с уважением.

Премьера «Весны священной», состоявшаяся 11 июля, была следующим образом описана в «Таймс»:

«Лондон принимает и радости и огорчения более спокойно, чем Париж. Когда последняя совместная работа месье Нижинского и Стравинского „Весна священная“ была впервые показана прошлым вечером в „Друри-Лейн“, аплодисменты были умеренными, так же как и неодобрительные выкрики. Правда, мистеру Эванзу пришлось сократить свое вступительное слово перед занавесом, так как время от времени раздавались свист и приглушенные смешки, но это не слишком удивительно, так как мистер Эванз, похоже, забыл, что люди пришли на балет, а не на лекцию, и существуют пределы, с которыми может мириться английская публика, когда ей предлагают нечто совершенно новое, особенно если испытывают сомнения — намеренно или случайно наиболее странные черты этого произведения оказались столь гротескными. Однако месье Нижинскому не следует жаловаться на прием, оказанный его балету, а что касается мадемуазель Пильц, которой пришлось тяжелее, чем кому-либо из находившихся на сцене, и месье Монте, сотворившего чудо в дирижировали, они оба были встречены очень тепло… Музыка с точки зрения гармонии снова абсолютно последовательна, однако настолько далеко ушла от „Петрушки“, что совсем уже не связана с музыкой, пришедшей из Парижа, и не похожа на что-либо, слышанное прежде. Это по крайней мере должно убедить мистера Гордона Крэга в том, что если даже русский балет принадлежит к театру вчерашнего дня, как он недавно нас убеждал, музыка не всегда относится к прошлому. Большую часть времени зритель видит марионеток, а не детей или дикарей, многие движения кажутся результатом твердой невидимой руки, неумолимо управляющей движениями кукол, смысл которых известен хозяину руки и только в определенные моменты объясняется остальным».

«Морнинг пост» выступила довольно враждебно: «Эти древние люди, наряженные в живописные одеяния значительно более позднего времени, выполняют движения, которые, как считается, относятся к „этому периоду“, но они больше напоминают занятия физкультурой… Месье