Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл

на что, даже если вы правы. Пусть я лучше буду несчастлива, служа гению Нижинского, чем счастлива без него.

Больм низко поклонился и ушел.

Капитан и Гинцбург предлагали устроить свадьбу на корабле, но Нижинский хотел «настоящей церковной церемонии». И жених, и невеста были католиками. Когда этим вечером Вацлав проводил Ромолу до каюты, он думала, что он войдет к ней. В Венгрии обручальное кольцо давало право на добрачные отношения. Но Вацлав, улыбнувшись, поцеловал ей руку и пожелал спокойной ночи. Зайдя так далеко, он хотел сделать все должным образом. Она не знала, чувствовать ли себя польщенной или обиженной, и даже подумала, что Больм, возможно, и прав.

На следующий день Ромола с наслаждением получала поздравления от труппы и с удовлетворением обнаружила, что Григорьев, такой властный в отсутствие Дягилева, стал подобострастно вежливым. Она была далека от мысли, что послужит причиной раскола Русского балета, не представляла, как сильно полюбит Нижинского, и не предчувствовала долгих лет страданий, которые выявят в ней поистине героические качества, которых она в себе и не подозревала.

Телеграмма Эмилии Маркуш с просьбой руки Ромолы была переведена на литературный французский Гинцбургом и отправлена по радио.

Гинцбург организовал на борту торжественный обед в честь помолвки вечером 2 сентября, но корабль шел тогда через залив Святой Екатерины, знаменитый своими штормами, и по мере того, как усиливалась качка, участники труппы один за другим поспешно покидали столовую.

Мими Рамберг стояла на носу корабля, глядя вниз на бушующие волны, ветер ревел и трепал ее волосы и юбку, а она плакала навзрыд: «Я хочу утонуть! Я хочу утонуть!» В ее горе опасно было там находиться, она действительно могла лишить себя жизни, но почувствовала руку на своем плече. Это был ее поклонник Владимир Романов. Или из чувства сострадания, или надеясь воспользоваться случаем, он появился из темноты, чтобы спасти ее… для будущего.

«Эйвон» миновал Сантус и Монтевидео и приближался к Рио-ла-Плата, а в субботу 6 сентября высадил своих пассажиров в Буэнос-Айресе. Жизнь некоторых из них непоправимо изменилась за время путешествия, к лучшему или к худшему — неизвестно. Нижинский и Ромола остановились в отеле «Мажестик», он в люксе на первом этаже, она — в комнате на третьем. В воскресенье Нижинский отправился осмотреть сцену театра «Колон», которую счел большой и великолепной. Ромола поехала осматривать достопримечательности в парк Палермо с Батонами. Все встретились в тот вечер за ужином с Карсавиной, прибывшей ранее. Как и следовало ожидать, Ромола сочла Карсавину очаровательной. Поставленная перед fait accompli[332], балерина была избавлена от необходимости принимать неприятное решение — стоит ли ей вмешиваться в ситуацию, что было бы ей крайне не по душе. Сейчас ей оставалось только быть, насколько это возможно, любезной и надеяться на лучшее. Карсавина размышляла: окажись она на борту «Эйвона», попыталась бы она убедить Нижинского в том, что его брак может обернуться бедствием для Русского балета? Ответа на этот вопрос у нее не было.

В понедельник 8 сентября состоялась первая репетиция труппы. Григорьев предоставил Ромоле роль в кордебалете в «Князе Игоре», «Клеопатре» и «Шехеразаде». У нее появилась возможность увидеть мельком новую грань характера ее жениха.

«Нижинский репетировал и прислал мне записку, где просил, чтобы я не снимала тренировочный костюм, так как он хотел дать мне урок. Я пришла в ужас, попыталась уклониться, но не сумела. Дрожа подошла и чуть не плача стала делать упражнения à la barre [333]. Я подняла на него глаза — передо мной стоял чужой человек. Он словно не узнавал меня — отстраненный взгляд мастера на ученика. Я перестала быть его невестой, я была просто танцовщицей. Я ожидала криков и ругани à la maestro, но вместо этого нашла бесконечное терпение… Он всегда останавливал меня, когда я хотела форсировать какое-нибудь движение».

Пока Облакова ездила по магазинам, покупая приданое и свадебные подарки, Гинцбург преодолевал формальности, связанные со свадебной церемонией, которая должна была состояться в среду. Осложнения возникли в связи с тем, что Нижинский был российским, а Ромола — австрийской подданной. Во вторник Гинцбург отвез их в церковь на исповедь. Нижинский исповедовался священнику, который не говорил ни по-русски, ни по-польски, а Ромоле пришлось дать обещание, что она попытается уговорить своего будущего супруга не танцевать в «аморальной» «Шехеразаде».

Гражданская церемония состоялась в среду в час дня в ратуше в присутствии нескольких близких друзей. На Ромоле было темно-голубое плиссированное платье из тафты с розовыми муслиновыми розами на талии и нарядная черная шляпка с загнутыми полями и синей лентой. Мэр обращался к счастливой паре на испанском языке. Они подписали искусно разукрашенное свидетельство и стали мужем и женой.

Вся труппа пришла на свадебный завтрак в отель «Мажестик». Манингсова позже так вспоминала об этом: «Это событие вызывало чрезвычайно большую неловкость, так как ни один из присутствующих, за исключением, возможно, Гинцбурга, не мог по-настоящему искренне поздравить жениха и невесту». Если бы Манингсова знала о том, как произошла помолвка, то сделала бы исключение для Облаковой и Ковалевской тоже. Карсавина, никогда не совершавшая непродуманных поступков, произнесла прекрасную речь. Больм, выступая, заметил, что «Нижинский исполнил множество замечательных прыжков в жизни, но ни один из них не был настолько значительным, как сегодняшний». А вечером должны были последовать церковное бракосочетание и генеральная репетиция. В тот же самый день! Ромола устала и, выйдя из-за стола, попросила Мими Рамберг подняться с ней наверх. Мими к этому времени успокоилась и смирилась со своей потерей. Нижинский вскоре последовал за ними и принес Ромоле кусок свадебного торта, который она съела, сидя на кровати, а Вацлав «клевал» крошки с ее пальцев, целуя их один за другим.

В церковь Сен-Мигель Ромола прибыла с опозданием. На ней было шелковое платье цвета слоновой кости, наскоро сделанная тюлевая фата и белые туфли, купленные в этот же день. Она увидела, что Нижинский огорчен ее опозданием. В аргентинской церкви, переполненной священниками в богатых облачениях и странными толстыми, но модно одетыми дамами, австро-венгерскую невесту повел к алтарю друг, наполовину русский, наполовину еврей, под музыку вагнеровского «Лоэнгрина» и вручил ее руку обрусевшему поляку, язык которого она не знала, а церемония проводилась на латыни и испанском, которых не понимали они оба. Оттуда в экипаже новобрачные отправились в свой отель, где их ждали фотографы, и по дороге он подарил ей желтовато-розовую жемчужину. А затем на репетицию, где новобрачная должна была станцевать партию Альмеи перед критическим взглядом мужа, возлежащего в роли Негра-раба