Вчера - Олег Зоин

— Ну что, попрощались? Тогда, значит, всё!.. Шабаш!.. — Подытожил один из могильщиков.

Мужики накрыли гроб крышкой, и один из них, достав из стоявшего в изголовье могилы инструментального ящика ржавую консервную банку с гвоздями и молоток, начал торопливо, но сноровисто приколачивать крышку.

Истерично взвизгнула труба, а барабан забухал мерно и весомо, как бы помогая заколачивать гроб. Заведя под гроб две верёвки, рабочие вчетвером опустили его в могилу.

Провожающие подошли с боков и начали бросать землю в могилу, но сделать это было трудно, — комки земли, размоченные дождём, расплывались в ладонях, прилипая к пальцам. Один могильщик сжалился и в нескольких местах земляного отвала срезал лопатой верхний промокший слой, открыв доступ к более или менее сухой земле. Бросив по паре щепотей земли, провожающие отступили от могилы, которую тотчас начали засыпать работяги. Земля барабанно забухала в крышку гроба, оркестр вскрикнул последний раз и умолк.

Могильщики, торопясь в кладищенскую сторожку просушиться и остаканиться, шустро установили фанерный памятник. Один из них привычно взял у Маши авоську с двумя бутылками «Столичной», буханкой хлеба и батоном варёной колбасы, сказав почему–то вместо «спасибо» неслыханное «да будет так!», и они гордо удалились, волоча лопаты.

Дармоед Минченко потянул Сеньку за рукав и потащил к машине скатывать казённый ковёр, из–за которого, собственно, завхоз и попёрся на кладбище…

А под вечер, выбежав за хлебом, Сенька случайно на проспекте встретил Эдика.

Первоначально Семёна подмывало обложить гнусного Мадоляну покрепче, сказать что–нибудь вроде:

— Что ж ты, мужик, так обпаскудился?!

Но что–то подсказало ему — не следует трогать Эдуарда. И Сенька пошёл следом, как ребёнок размахивая размахивая авоськой с кирпичём ситничка. Так они молча по Анголенко миновали мрачный, без единого включённого фонаря сквер Пионеров и, упёршись в Трамвайную — Михеловича-Горького, повернули по ней налево, вскоре ходким шагом одолели Шёнвизский мосток, прошли у клуба «Машиностроитель», ещё немного неуверенного монотонного хода вдоль мрачной неосвещённой стены завода «Коммунар» и выбрались на залитую электросветом привокзальную площадь у Южного вокзала.

— И чего это ему тут надо? Вполне можно было две остановки трамваем проскочить… — Подумалось Сербе. Уворачиваясь от бешено мчащихся такси, гигант направился к вокзалу. У касс дальнего следования, как всегда, длинные пёстрые хвосты галдящих, потрясающих командировками и похоронными телеграммами кандидатов в пассажиры. Лишь у окошка «Продажа мягких и купейных билетов» никого не было.

Мадоляну согнулся в три погибели и молча уставился на кассиршу, сомлевшую от восторга.

— Докуда вам, гражданин? — Осведомилась привычно девушка, хотя в душе она предпочла бы, чтобы гражданин ограничился расспросом, как доехать до ближайшей станции, а затем бы признался, что это лишь наивный повод попросить её провести с ним вечер.

— Подальше! — Выдавил Эдуард, и голос его несолидно дрогнул.

— Владивосток подойдет? — Улыбнулась кассирша. — С вас сто двадцать один рубль двенадцать копеек! В состоянии?

Мадоляну, вынув из бумажника деньги, насчитал всего восемь червонцев.

Кассирша продолжила юмористическую игру:

— Тогда вам подойдёт Воркута через Москву. Шестьдесят семь сорок. Плацкарта до Москвы, место нижнее… Если от жены убегаете, самое подходящее место…

Мадоляну молча сунул все свои деньги в окошечко. Кассирша, удивлённо вскинув брови, пересчитала купюры, выписала билет, одну десятку возвратила сразу, потом набрала сдачу и сунула её в окошечко вместе с билетом. Породистый гражданин ей сразу стал неинтересен.

— Следующий! — Объявила она, изучающе всматриваясь в Сербу, вроде бы тоже проявляющего интерес к дальним странствиям.

— Я передумал, — бросил ей Сенька и устремился на перрон, где через двадцать минут ожидался поезд на Москву и поэтому толпился народ. Высокий, как семафор, Мадоляну виднелся издалёка. Он медленно брёл мимо киосков, буфетов, лотков и просто столиков, у которых суетились жующие и пьющие. Эдуард прислонился к стойке буфета и попросил стакан вина.

— Не надо! — Помахал пальцем из–за его спины улыбающейся продавщице Серба.

— Не надо, Эдик! — Сказал он, твёрдо беря Мадоляну под руку. — В такую даль ехать лучше с ясной головой…

Мадоляну повернулся на каблуках и вопросительно посмотрел на Сербу.

— Я работал с твоей Людмилой… Это я звонил тебе, когда её не стало…

— Страшно было, — с мягким молдавским акцентом произнёс Мадоляну и Серба понял, что он имеет ввиду. — Так и не увидел её в последний раз…

— На вот, возьми, — Сенька полез за борт пиджака, достал бумажник, порылся и протянул Эдьке фотографию улыбающейся Людмилы, которую носил ещё на тот товарищеский суд, чтобы показать наборщикам.

Налетевший с юга экспресс заскрежетал, подваливая к перрону. Локомотив мощным прожектором словно ожёг Семёна, Эдуарда, толпу встречающих–провожающих, тревожной сиреной прошёлся по сердцу каждого толпящегося.

— Паспорт хоть захватил? Я тебе трудовую на главпочтамт сорганизую, — расчувствовался Серба. Он даже, ни с того ни с сего, пожал Эдуарду на прощанье холодную потную руку.

Мадоляну тяжело, как бы раздумывая, поднялся в четвёртый вагон, не выпуская фотографии из левой руки. По лицу его текли слёзы. Так и стоял он в тамбуре, плача и мешая пассажирам.

— Чудак–человек, проходи на место, не мешай работать! — Прикрикнула на него проводница. — Аль милка провожать не пришла? Ну и хрен с ней, найдёшь другую! Ты же симпатюга хоть куда!

— Не трогай его, мать, — тихо шепнул ей Серба. Она не ответила, взмахнув жёлтым флажком в сторону локомотива, и, выглядывая из тамбура, приготовилась к отправлению.

Голосисто свистанул локомотив и состав тронулся, напористо набирая ход. Торопливо побежали в ночь зелёные вагоны. Заморосил неприятный дождик, но, пружинисто шагая, Серба его не замечал. Он уже переключился на реальную жизнь и обдумывал свою дальнейшую жизнь с Иринкой.

Сзади по–девически дробно и, само собой, интригующе стучали каблучки, но Сенька шёл всё быстрее, и звук отставал, умирая, неузнанный, ненужный. Семён отдалился от попутчицы, не оглянувшись, не поинтересовавшись. А ведь та семенила неподалёку, в нескольких шагах. Возможно, в нескольких шагах от отчаяния. Ну и что? Ах, Сень, нехорошо–то как…

Copyright — все права сохранены

Версия 09.03.26

Комментарии к роману «Вчера»:

1. Буслаева К. Н (ksana–[email protected]) 2009/04/27 16:07

Олег, я долго колебалась, потом все–таки прочла Ваш роман, все 1000 к. Колебалась именно из–за объема. Мне показалось интересно, даже очень интересно. Особенно отдельные места, в частности о взрыве Днепрогэса. Я как–то никогда об этом подробно не читала, так оно все и было? Так ужасно и страшно? Неужели в Запорожье так ужасно велась борьба со стилягами?

Может быть, Вам будет интересно мнение читателя подробнее? Мне кажется, такое большое произведение на бумаге было бы лучше, легче читать, можно отложить книгу и вернуться позже, можно читать, сидя в удобном кресле. Я от чтения подряд несколько устала, со второй половины читала не так внимательно. Понимала, что Вы интересно описываете технологический процесс, но уже не вникала подробно. Мне кажется, если бы Вы выложили в СИ 4 отдельные повести, было бы больше желающих их прочесть. Потому что, написано–то интересно. Впрочем, автору виднее.

Я не поняла, почему все заканчивается описанием смерти Люды. Мне показалось, что этот материал как раз необязателен.

Но Вы так сделали, видимо, этот финал должен нести какую–то смысловую нагрузку. Я не поняла, какую.

Главный герой Семен показался мне неоднозначным. Конечно, его болезнь, хоть и вяло текущая, что–то объясняет. Но ведь Вы–то делаете из него героя положительного, рыцаря, борца за справедливость. А он — изворотливый дезертир. А он, простите, бабник. Эти его похождения в поездах… Кстати, почему все женщины, которых Вы описываете, доступные женщины, даже шестнадцатилетние школьницы?

Впрочем, если все не так и я не поняла, сотрите и не обращайте внимания. Книга–то интересная. К. Н.

2. Зоин Олег ([email protected]) 2009/05/10 15:55

Ксюша, СПАСИБО! Ваш комментарий — первый! И такой искренний!

1. Да, Вы правы, в герое мало героического, но ведь и жизнь вокруг нас — та ещё штучка! Но мой Сенька — и есть нелогичное, сумбурное отражение сумбурной советской жизни. А личное достижение героя — не его наивная дерготня за какой–то, невозможной в принципе при тоталитаризме «справедливостью», а постепенное «выныривание» из мерзости тогдашней жизни и собственного тупика. Ведь он мог (и был предопределён ходом событий) после возвращения в «общество» стать бичом, изгоем, суматиком, местной шпаной, деклассированным элементом, непомнящим родства и т. п.