Вчера - Олег Зоин

Немецкие моторизованные корпуса оказались скованы боями за Николаев, Херсон, Кривой Рог и Никополь, и решить сразу две задачи — выйти к Днепру с захватом плацдармов вокруг павших к утру 18‑го четырёх городов и окружить две армии, отступавшие от Николаева — им решить не удалось.

Части наших армий и 2‑го конного корпуса хотя и остались без пополнения боезапаса, горючего, какого–либо снабжения и внятного руководства, всё же, бросая убитых, раненых и остатки техники, смогли оторваться от противника и, бросив рубежи по Южному Бугу и Ингульцу, откатиться к Днепру.

Ещё 17‑го августа главком Юго — Западного направления маршал С. М. Будённый разрешил отвод войск Южного фронта на Левый берег Днепра с целью организации обороны на рубеже этой крупной реки. 2‑й кавалерийский корпус должен был отходить в район Никополь — Нижний Рогачик. 18‑я армия — на восточный берег Днепра с задачей занять оборону на участке Никополь — Нижний Рогачик — Каховка. Соответственно, 9‑я армия — на участке Каховка — Херсон. Отход предписывалось прикрыть сильными арьергардами и действиями авиации.

От Никополя до Херсона ширина Днепра в среднем составляет около полутора километров. Понтонные средства войск в ходе отступления были потеряны на дорогах и в боях, в основном на Южном Буге при переправе отходящих частей 18‑й армии. Сохранившиеся остатки понтонов можно было применить лишь для сооружения легких паромов. К счастью, баржи, буксиры и дебаркадеры Днепровского пароходства, всё, что могло использоваться для переправы, было мобилизовано.

Из всего этого условно плавающего хлама удалось слепить три паромные переправы.

Для 2‑го кавалерийского корпуса — три парома на деревянных лодках у Нижнего Рогачика (лошадей пришлось переправлять вплавь), для 9‑й кавалерийской дивизии — буксирный пароход с баржей у Большой Лепетихи; для соединений 18‑й армии — паром на баржах и два парома на подручных средствах в районе Кочкаровки; для соединений 9‑й армии — два парома в районе Западные Кайры, три парома на баржах в районе Каховки и два парома у Тягинки…

Эти потёмкинские переправы начали перевозить войска, а это десятки тысяч бойцов и тысячи лошадей, во второй половине дня 18‑го и продолжали работать даже вечером. Хотя, если честно, работы им хватило бы на две недели!

И вдруг — несокрушимый поток из Запорожья. Вода верхнего бьефа, вырываясь через брешь шириной полторы сотни метров под давлением 25–30 атмосфер у основания потока, неслась со скоростью до ста километров в час, неся в своём первом «плевке» всевозможный мусор, ветви и стволы деревьев, лодки и стены разрушенных её напором домов, людей, лошадей, рогатый скот.

Не прошло и часа, как ревущий шквал накрыл укладывавшиеся спать сёла — Кушугум, Балабино, Каменское, Каменку — Днепровскую, Ушкалку, Малую и Большую Лепетиху на Левом берегу, хлестанул Разумовку, Беленькую, Тарасовку и окраинные улицы Никополя — на Правобережье. И понёсся вниз, к Каховке, Цюрупинску и Херсону.

На всём протяжении низовьев Днепра на берегу и в плавнях копошились десятки тысяч красноармейцев и кавалерийских лошадей. Дьявольская волна вначале подхватила их и вознесла на свой многометровый гребень, а затем повертела, не раз перевернула, потерзала, поиграла и бросила, опустила, наколола на обломанные ветви деревьев и кустов речного побережья.

В одночасье погибло и всё, что плавало по Днепру и оказалось в нижнем течении реки. Пассажирские пароходы, буксиры, баржи, всякие примитивные паромы из барж и дебаркадеров, канонерки, мониторы и катера Днепровской флотилии были потоплены или выброшены на мелководье в плавнях. Говорили, например, что монитор «Волочаевка» был выброшен на Левый берег и на следующий день в таком положении, по пояс в песке, ещё вёл огонь по врагу до полного израсходования боезапаса…

Кроме войск и селян, в плавнях погибли и десятки тысяч голов скота, согнанного к Днепру с Правобережной Украины для переправы в глубокий тыл. Невыносимый смрад от разлагавшихся останков скота и людей разгулялся весной и в начале лета 1942 года, и уцелевшим жителям плавней пришлось запустить огороды и на протяжении многих дней сжигать и закапывать скотину, по–скорому в братских ямах хоронить бойцов…

Вечером 19‑го августа, чуток умывшись и побрившись, энкавэдисты сидели в буфете станции Запорожье — Второе, отмечая успешную ликвидацию своей «конторы» и благополучный исход патрульного выезда в Соцгород. Получилось очень даже мило. Всех энкавэдэшников, выживших на Правом берегу и героев ликвидации здания Управления, записали в штабе Южного фронта на усиление СМЕРШа и уже поставили на довольствие. Валентин Иванович Леонов всё устроил. Гигант мысли. Своих не забывает. Жизнь продолжается!..

ДнепроГЭС взорвана, тока нет и на обеденных столах старорежимно скупо светили керосиновые лампы путевых обходчиков. С Петлюком по пьяни разоткровенничался его коллега Евгений Стусь.

— Слышь, Пётр, как начали факелы в камеры кидать, то вою было от горящей нечисти, считай, до верхнего этажа… Прямо мороз под лопатки пробирал. Хорошо что нас толково проинструктировали насчёт того, что когда кинул факел, то дверь камеры прикрой. А то бы пламя могло другой раз вырваться в коридор и хрен его знает, чем бы и для нас самих дело обернулось. Небось, многие из нас обгорели бы. Ты какую подпаливал?..

— Третью, там дезертиров было набито штук двадцать. Хорошо занялись, одним сполохом… Мне их вытьё было как лай бешеных собак… Давай выпьем! Будь!..

— Твоё здоровье!.. А я — девятую. У меня те, кто отказывался скот угонять в тыл, несознательный колхозный элемент, а также паникёры — распространители слухов… Тоже завывали как в Киевской опере… Да!.. Слышь? Рядом со мной Гузькин у восьмой камеры работал, там сидела мразь с «Днепроспецстали», те, что заводскую техдокументацию то ли не в тот эшелон засунули, то ли вообще по дороге на погрузку потеряли. Десяток отпетых вредителей в очках и шляпах. Так, представляешь, этот Гусёк камеру отпер, заглянул в неё с факелом, а потом вдруг выскочил оттуда, как ошпаренный, факел на пол бросил и плакать начал. Говорит мне, стуча зубами, что там своего отца узнал, дескать, с месяц как пропал из дому… Мол, никто не знал, куда…

— Ну и слизняки пошли! Совсем кадровая работа ослаблена… Ужас!.. И чем всё кончилось? Я когда третью подпалил, сразу на улицу выбежал, там должен был Комаров подъехать с проверкой…

— Ну ничего страшного. Я факел Гуська поднял и в дверь той камеры сунул. Всё путём! А Гузькин незаметно как–то на свежий воздух поднялся… Надо бы старшим товарищам доложить об этом негативном эпизоде, так они же после отъезда Комарика драпанули все, ты же знаешь…

— После войны доложишь, нам с тобой сейчас надо не зевануть последний «воронок» на 6‑й посёлок… А то придётся пехом топать. Давай завтра со штаба фронта начнём. Генерал Запорожец штаб в другое место передислоцирует… Отрешим с питанием и жильём. Назначаю на 8.00. Усёк?.. — закруглил встречу Петлюк, по–дружески потрепав Стуся по грязному, смердючему загривку и прощально махнув рукой коллегам за соседними столиками…

Сидевший за одним из них Минченко вскочил было попрощаться с Петлюком, но увидя, что тот уже отвернулся и устремился к двери, расстроенно осел на стул и уставился в стакан. А ведь и он тоже старался во всю. Важную функцию по предварительному связыванию антисоветского элемента шпагатом перед уничтожением контры Минченко на пару с Федюниным выполнил всего за три часа! Но никто их не только не поблагодарил перед строем, а даже воспитательным матом не покрыл в сортире… Вот так, стараешься, стараешься, а тебя в упор не замечают…

Войну Пётр Прохорович провёл в СМЕРШе, да так удачно, что заслужил и орден «Красной Звезды», и пяток боевых медалей. Вернулся после дембеля в родной город в 1947‑м в звании капитана, и сразу в родное НКВД, теперь уже начальником отдела… Собирался и мог бы и повыше выдвинуться, но с болью в душе узнал, что осенью 44‑го Петра Комарова, на поддержку которого рассчитывал, нагло, прямо в машине, застрелил какой–то недобитый бандюк, возможно, из бандеровцев. Впрочем, при чём здесь бандеровцы? Где Западэнщина, и где Запорожье… Причём, действовал палач очень даже профессионально.

Дело было так. Вечером того рокового слякотного осеннего дня 1944 года в единственном уцелевшем общественно–значимом здании старой части города — Доме культуры железнодорожников имени Дробязко, ласково называемом «Дробики», проходило торжественное заседание, посвященное октябрьским праздникам. Пафос мероприятия обеспечивало привычное советскому человеку спартанское убранство зрительного зала. На сцене непременный стол президиума, укрытый кумачёвой материей, с графином и тарелкой с тремя гранёными стаканами. Народ окрестил посудный набор — «на троих». Слева фанерная трибуна с гербом. У трибуны известково–белый гипсовый бюст дедушки Ленина. Над сценой на заднике из окрашенной в светло–голубой цвет мешковины портрет товарища Сталина с трубкой — копия известного портрета в исполнении местного художника. Над товарищем Сталиным — лозунги «Всё для фронта, всё для победы!» и «Да здравствует 27‑я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!», ну и знамя города в углу сцены.