Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс! - Николай Яковлев

Он окружил себя людьми и реликвиями времен Франклина Д. Рузвельта. Неизменное внимание к сыновьям ФДР, назначение их на различные посты, а в Овальный кабинет втащили и установили рабочий стол кумира Л. Джонсона. Сидя за ним, Джонсон много раз объяснял посетителям: «ФДР ввел меня в этот дом и эту комнату, когда мне было всего 27 лет». На пресс-конференциях от Джонсона постоянно слышали: «Я всегда чувствую подъем духа и вдохновляюсь, когда повторяю это имя – Франклин Д. Рузвельт». Очень скоро заметили: как манера говорить, так и стиль выступлений ЛБД стали напоминать рузвельтовские26.

Свой курс во внутренних делах – строительство Великого общества – Л. Джонсон, несомненно, смоделировал с программ «нового курса», не скрывая, а, напротив, подчеркивая преемственность с работой ФДР. Объявляя «войну бедности», Л. Джонсон произнес речь в городке Гейнсвилл, штат Джорджия. Он стоял на ступенях здания суда, там, где в свое время произнес зажигательную речь по социальным проблемам Ф. Рузвельт. «Наша администрация верит в то, что нужно оказать самое большое благо максимальному числу людей, – чеканил ЛБД почти рузвельтовским голосом. – Итак, сегодня вместе с младшим сыном Франклина Рузвельта, Франклином, стоящим рядом со мной, я приехал в Гейнсвилл сказать: его и наша работа не закончена, его мечты и наши еще не осуществлены, его надежды и наши пока не воплощены в жизнь. Как в марте 1938 года президент Рузвельт, я прошу вас – отдайте мне ваши сердца ради блага всего народа»27.

12 апреля 1965 г., в двадцатую годовщину смерти Ф. Рузвельта, президент Л. Джонсон оповестил американцев: «Наша страна – одновременно его могила и его памятник. Миллионы работающих и здоровые дети – памятник ему. Свобода у нас и во многих отдаленных странах – память о нем. И мы – его друзья, коллеги и последователи – памятник ему… Воистину нынешняя Америка является в большей степени Америкой его, чем какого-либо другого человека»28.

Имитируя до точки ФДР, президент Л. Джонсон сделал, однако, фатальную ошибку. Унаследовав войну во Вьетнаме, он попытался исправить агрессией в Юго-Восточной Азии «ошибки» Ф. Рузвельта в канун Второй мировой войны. Джонсоновская логика была проста: Запад, в том числе США, «умиротворением» в Европе навлек на мир поход держав «оси», едва не закончившийся катастрофой для всего человечества. Отсюда выброшенный Л. Джонсоном лозунг «Мюнхена больше не будет»29. Л. Джонсон и взялся остановить «коммунизм» на рисовых полях и в джунглях Вьетнама, толкнув США в многолетнюю кровавую войну.

По всей вероятности, он думал, что магия имени Ф. Рузвельта поможет неправому делу. Что видно из его военных речей тех лет. В начале 1966 года Джонсон явился в Чикаго, напомнив о том, что в этом городе в 1937 году Рузвельт произнес свою «карантинную речь», которую, увы, «страна услышала, но не послушалась. Страна не поддержала его в час испытаний. А потом мы увидели, что случается, когда агрессоры убеждены – они могут победить в то время, как мы бездействуем». Итак, заклинал Джонсон, «наша политика во Вьетнаме… учитывает все уроки, полученные нами в этом столетии»30. Такими речами Л. Джонсон не добился никаких результатов, разве девальвировал имя ФДР.

В трясине войны во Вьетнаме оказались бессильными как вооруженная мощь США, так и поставленное на службу ей идейное наследие ФДР. Ибо Л. Джонсон в 1966 году произносил и соблазнительные речи, заявив: «Я хочу оставить американские следы во Вьетнаме. Я хочу, чтобы вьетнамцы говорили: когда американцы приходят, они оставляют после себя школы, а не длинные сигары. Мы превратим Меконг в долину реки Теннесси»31. США оставили во Вьетнаме развалины и выжженную землю, жертвой войны пал и Л. Джонсон, а его партия – демократическая – на выборах 1968 года уступила место у кормила власти республиканской.

Консолидация ее позиций с победой на выборах 1972 года почти совпала по времени с уходом из жизни в самом начале 1973 года Г. Трумэна и Л. Джонсона. Политические аналитики Д. Разер и Г. Гейтс усмотрели: «Кончина Трумэна и Джонсона символизирует уход в прошлое наследия царствования ФДР в Белом доме и, по-видимому, добавляет окончательный погребальный оттенок поражению Макговерна (соперника Р. Никсона на президентских выборах 1972 г. – Н. Я.), которое интерпретировалось как окончательный и безоговорочный отказ от подхода Рузвельта и демократической партии к ведению государственных дел»32. Почти сразу оказалось, что петь отходную по наследию ФДР преждевременно.

Дело заключалось не только в том, что президент Р. Никсон счел уместным многократно и благожелательно поминать Рузвельта по самым различным поводам. Это можно легко отнести к привычной риторике, так сказать, дани приличию. Много важнее было другое: продолжавшаяся война во Вьетнаме во весь рост поставила вопрос о границах прерогатив президента. Оракул правых У. Бакли не уставал повторять, что именно Рузвельт привел к президентскому самоуправству, в данном случае США связали себя с пропащим делом в Юго-Восточной Азии. При всем этом, сокрушался Бакли, что делать, «теперь нас учат называть военно-промышленным комплексом то, что когда-то мы именовали арсеналом демократии… мы должны нести ответственность великой державы, иметь сильного президента. Подвергнуть импичменту Рузвельта? Все равно, что возбудить импичмент против статуи Свободы»33.

Когда в 70-х годах по пятам за войной в Юго-Восточной Азии Соединенные Штаты потряс Уотергейт, сторонники и противники сильной президентской власти нередко обращались к временам Рузвельта, пытаясь почерпнуть там аргументы для обоснования своих тезисов. Мемуары Ричарда М. Никсона пронизывает мысль – он следовал прецедентам времен Франклина Д. Рузвельта. В разгар Уотергейта в 1973 году младшего сына ФДР Джона спросили, что он думает о скандале. «Я не могу понять весь этот шум, – ответил он. – Черт возьми, именно мой отец ввел подслушивание. Он широко применял подслушивание и нисколько не волновался по этому поводу»34. Бесспорно, основы привилегированного положения спецслужб в нынешних США, особенно ЦРУ, восходят к временам ФДР. Но…

Нужно проводить различие между их целями тогда и в современных США. Как отметил Р. Даллек: «В июле 1941 года президент назначил Уильяма Донована координатором информации с целью собирать ее и планировать «тайные наступательные операции». В приказе ничего не говорилось об ответственности Донована за «особые операции»… «Особые операции» – термин, коим обозначали необъявленную войну против нацистов за рубежом. Как и политика в Атлантике, то было в высших интересах страны, однако тем самым был создан прецедент для вовлечения США позднее тайком в сомнительные войны»35.

Если говорить о внутреннем политическом сыске, то положение Федерального бюро расследований было упрочено и упорядочено именно при Рузвельте. Личные отношения Рузвельта с главой ФБР Э. Гувером обеспечили ему значительную независимость от непосредственного начальства – министерства юстиции. Один из руководителей ФБР в 1975 году представил сенатскому комитету, расследовавшему Уотер-гейт, обширный меморандум по истории политического сыска в США. «По моему мнению, – писал он, – ФБР в политических целях больше всего использовали администрации г-на Рузвельта и г-на Джонсона. Мы полностью и с готовностью обслуживали обе администрации. Например, г-н Рузвельт потребовал от нас расследовать прошлое тех, кто выступал против билля о ленд-лизе… Г-жа Рузвельт также обращалась с необычайными просьбами. И наоборот: Рузвельты бывало указывали ФБР, что они не заинтересованы в дальнейшем расследовании, когда речь шла о лицах, в получении порочащих данных о которых им не было необходимости»36. При Рузвельте ФБР в известной степени превратилось в орган личного политического сыска президента.

Новые акценты могли удивить только тех, кто сокрушался по поводу беспрецедентности Уотергейта в американской политической жизни. Профессора Т. Вильсон и Ф. Мерли, следуя традиции двухтомной биографии ФДР Дж Барнса, заключили: «Поколение историков оставило в неприкосновенности загадку влияния ФДР. Преобладающее объяснение в сфере дел внешних и в меньшей степени в делах внутренних в наши дни все то же, что и при жизни Рузвельта, – двойственность. Рузвельт одновременно был «львом и лисицей», человеком, обладавшим ясным пониманием человеческих слабостей и способностью к ошибкам, а также страстной верой в потенциальное благородство человека. Коротко говоря, он был одновременно прагматиком и идеалистом, очень искусным политиком и идеалистом-практиком. Удивительно, что рассмотрение убеждений и действий Рузвельта сводится к простенькой формуле ФДР = TP + ВВ, то есть он соединял политическое искусство и реализм своего кузена Теодора Рузвельта с мессианством Вудро Вильсона»37.

Профессора попытались объять необъятное. Припомнить только «ревизионистское» направление в послевоенной американской историографии. Разумный во многих отношениях Г. Колко, один из столпов этого направления, нашел: «Рузвельт отнюдь не был пророком, не был он Вудро Вильсоном с осознанием личной миссии, больше того, ни по образованию, ни по инстинктам не был он интеллектуалом или практиком, а, скорее, был высокопородным аристократом, занявшимся политикой»38 и т. д. Расцвет этого направления в американской историографии – первая половина 70-х годов. Переходная администрация Дж. Форда попыталась еще больше «заземлить» ФДР – тенденция, наметившаяся при Р. Никсоне.