Полет орлицы - Дмитрий Агалаков

Придворные поспешили окружить государя.

— Любопытно посмотреть, — негромко обронил Карл Менский.

Но стоило взгляду фаворита встретиться с ледяным взором Орлеанского Бастарда, как он тут же присмирел.

А Жанна, в черном бархатном костюме, держа руку на эфесе меча, уже шла к ним по аллее. Такая же стройная, подтянутая, с возрастом она стала чуть крепче. Все те же коротко остриженные темные волосы. Широкоплечий бархатный камзол, расшитый серебром, и облегающие бедра штаны, широкий кожаный пояс на узкой талии, высокие сапоги с длинными носами. Было в ней, одетой в черное среди буйного лета, что-то неумолимое, волнующее. Точно некая сила двигалась на короля и его придворных, перед которой стоило трепетать.

— Господи Всемогущий, — пробормотал Реньо де Шартр. — Это и впрямь она…

— А вы сомневались, ваше высокопреосвященство? — усмехнулся Орлеанский Бастард.

Многое вспомнилось архиепископу Реймсскому! Неожиданная встреча тоже мало его радовала. Отступив за спину короля, он весь собрался и даже подтянул объемный живот.

С яркого солнца Жанна вошла в тень акации. Она остановилась перед ними в трех шагах.

— Ваше Величество, — поклонившись, произнесла Дама дез Армуаз.

Карл Валуа, гордо подняв голову, смотрел в одну точку — между круто изломленных бровей Жанны. И только потом, набравшись смелости, заглянул ей в глаза. Глаза родной сестры, приведшей его на трон и брошенной им на произвол судьбы. И как набрал он в себя этот пряный воздух летнего сада, чтобы стать значительным, неприступным, великим, так и выдохнул его.

— Девственница, душенька моя, — пролепетал он, — добро пожаловать во имя Господа нашего, — на мгновение он осекся и тотчас продолжил, — ведающего тайну, которая есть между вами и мной…

Глаза Жанны отчаянно блестели. И как много лет назад, она встала на одно колено и, схватив его безвольную руку, которую он готов был отдернуть, спрятать за спиной, прижалась к ней губами. Прижалась и долго не отпускала.

— Я ждала этой встречи, государь, — наконец сказала она.

Сердце его бешено колотилось, но, услышав ее голос, стало биться умереннее. Он понял, что прощен. Что великодушия Жанны оказалось больше, чем его предательства и черной неблагодарности. Все его пороки рассыпались, столкнувшись с ее благородным сердцем. Дышать ему стало легче…

Жанна выехала из Орлеана 4 сентября и вернулась в Пуату, но не надолго. Ее капитаны, на чьей стороне оказалась воинская удача, устроили своим противникам настоящую бойню. Все, кто был замечен в симпатиях к англичанам, вырезались или обирались до нитки. Насилие и кровь охватили и затопили провинцию.

Дева Франции не пожелала участвовать в этой резне. Тем более, что создавалась новая, регулярная армия — в противовес старой, наемной, которая в один миг оказалась вне закона. А в новой армии, строго подчиняющейся центральной власти, женщине делать было нечего.

Той же осенью Жанна уехала в Лотарингию, к брошенному мужу. Когда-то она была в долгу перед Францией, теперь — перед графом дез Армуазом. С которым, увы, у нее не было и не могло быть той идиллии, о которой мечтает любой смертный, решивший прожить свою жизнь в миру.

А над землями Франции тем временем собиралась гроза. Это было грозное эхо новых законов, внедряемых в жизнь государственным аппаратом Карла Валуа. Центробежная сила часто разбрасывала принцев крови и герцогов в разные стороны. Они оспаривали друг у друга угодья, симпатии короля, боевую славу. Но теперь первые аристократы королевства почувствовали угрозу своей независимости. И перед этой опасностью им оставалось только объединиться…

16

Военный корабль совсем недавно отошел от берегов Англии. Курс был взят на континент. В проливе Ла-Манш штормило. Холодный февральский ветер продувал палубу, но человеку, стоявшему на носу, кутавшемуся в плащ, подбитый куньим мехом, в широком черном берете с изумрудной брошью, не было до этого дела. Он смотрел вперед — туда, где была его родина. Громоздкое судно, раскачиваясь, шло медленно. Скрипели мачты. Над головой тяжело хлопали паруса. И хлесткий дождь сек по лицу.

— Милорд! — окликнули его сзади. — Вам лучше спуститься с палубы!

Человек неторопливо оглянулся. За его спиной, держась за тот же парапет и канаты, стоял англичанин — в кирасе, шлеме и теплом плаще. Жизнь пленника стоила дорого — как целая провинция, и за нее беспокоились.

— Называйте меня «монсеньор», капитан! — откликнулся он.

— Да, монсеньор! Я прошу вас спуститься вниз! Ваши слуги уже согрели для вас вино!

Но человек, не ответив, вновь обратил взор к серому горизонту.

Карл Орлеанский, рыцарь и поэт, возвращался во Францию. Четверть века его нога не ступала на континент. В двадцать четыре года, пылким воином, грезившим подвигами, с поля боя под Азенкуром он попал пленником в Англию. И теперь плыл назад сорокадевятилетним, умудренным опытом мужем. Опытом по большей части горьким. Английский корабль перевозил назад и его библиотеку. Занятия философией, медициной, теологией, механикой, историей, а равно как и поэтические опыты помогали герцогу коротать дни на чужбине. Что творилось в эти часы в сердце одного из самых благородных и талантливых людей эпохи, стоявшего на палубе английского военного корабля, одному только Богу было известно…

Карл Орлеанский оказался более не нужным англичанам. Генрих Шестой Ланкастер достиг совершеннолетия, англичан вытесняли с континента. Позиции Карла Седьмого Валуа становились только прочнее с каждым годом. Отпустить Карла Орлеанского домой теперь стало даже выгодно его тюремщикам. А вдруг появление легендарного герцога во Франции пошатнет авторитет Карла Валуа? А вдруг они перегрызутся за французский трон и дадут англичанам еще один шанс — вернуть упущенное?

Через два дня герцог высадится в Па-де-Кале, но весть о его возвращении на родину уже будет лететь по всей стране. За Карла Орлеанского поручился его кузен Филипп Бургундский. А герцог Орлеанский дал клятву, что никогда не будет воевать против англичан и бургундцев. Сотни тысяч ливров золотом и его слово стали условием свободы. Но мечтам англичан не суждено будет сбыться. Вернувшись во Францию, Карл Орлеанский не примкнет к восстанию принцев, хотя будет сочувствовать ему. Вместо этого он женится на дочери Филиппа Бургундского и Изабеллы Португальской — пятнадцатилетней красавице Марии Клевской. Они даже обменяются примирительным поцелуем с Филиппом. Принявшие одинаково страшную смерть — Людовик Орлеанский и Жан Бесстрашный, при жизни ненавидевшие друг друга так, как только могут ненавидеть друг друга два человека, — переворачивались, верно, в гробах своих фамильных усыпальниц. И как же иначе — сын одного взял в жены внучку другого! Тем более, что Карл Орлеанский по настоянию Филиппа стал еще и рыцарем ордена Золотого Руна, куда изначально принимались только враги Орлеанского дома. А впрочем, именно так заканчивалась кровавая вражда арманьяков и бургиньонов, заставившая пройти Францию по всем кругам ада.