MMIX - Год Быка - Роман Романов

Последние шутки Коровьева и Бегемота являются пародийным повторением их собственных последних похождений из 28 главы. Речной трамвай, выброшенный на низменный берег, поэтому как-то связан с пострадавшим торгсином. Но это ещё и напоминание о прибрежном трамвае из начальных глав на Патриарших. Кстати, одновременно смывает в реку пласт земли с рестораном и пристанью.

Роман, который начался гибелью редактора и главы Массолита, завершается происшествием, которое должно пародировать гибель издательских технологий. Раскрою ещё один секрет библейской символики, в которой морские или ручные суда могут означать учения или теории, позволяющие не утонуть в бурных волнах фантазии. Выброшенное на низменный берег судно – это безбедное завершение существования какой-то прикладной теории, связанной с литературными текстами. Ясно, что это уже очень отдалённые последствия. Если начало второй главы отстоит от нашего времени на 80 лет назад, то и конец 31 главы может соответствовать событиям конца нового века. Так что нам остаётся только гадать, что за тихая пристань издательской деятельности закончит свою работу вместе с теорией. Разве что единственная жертва – убитая галка сможет нам что-то подсказать? Галка, галочка ассоциируется у нас, прежде всего, со школярством или иной формалистикой. Так что речь здесь может идти об издании учебников и о педагогической теории их составления.

Есть и более широкое толкование в рамках заданного русла движения мысли. В библейском символическом языке морской корабль уподобляется фундаментальной теории, которая позволяет чувствовать уверенно в любых проливах, бухтах и открытых пространствах предметного моря информации. Кроме фундаментальных наук существуют эмпирические теории, которые можно сравнить с каботажным или речным судном, которое придерживается твёрдой почвы видимых берегов. А вот речной трамвай – это не только постоянное русло течения, но ещё и установленный маршрут.

Речь идёт о вполне определённом классе эмпирических теорий, которые правильнее назвать теоретическими дисциплинами, содержащими нормативные предписания. К таким дисциплинам относятся гуманитарные теории, служащие скрепами социального порядка – политология, юриспруденция, экономика, педагогика, психология. Поэтому слетевшие кепки пассажиров речного трамвайчика могут означать утраченный авторитет таких дисциплин, а последнее пристанище в болотистой низине – маргинальное существование в отдельных особо консервативных странах. Заодно такое толкование подтверждает уже найденный ранее смысл симметричного трамвая из первых глав Романа. Превращение на рубеже 1920-30-х годов гуманитарной науки в догматическую дисциплину, отданную в руки задорных комсомольцев – это и есть суть той «культурной революции», потребовавшей отрезания головы Берлиоза – изоляции лучших ученых, писателей и философов.

Следующая 32 глава опять, как и финальные стадии первых двух рядов, заслуживает отдельного подробного рассмотрения в смысле ответов на главные вопросы. Но именно поэтому стоит сейчас завершить все формальности в смысле обязательных параллелей и взаимосвязей. Ясно, что небесная линия сюжета 32 главы параллельна не сеансу чёрной магии в 12 главе или событиям в пятом измерении в главах 22-23, а первой части главы 13, общению ученика с духом Мастера и общению Маргариты с Воландом в 22 главе. Последовательность прощания со свитой Воланда в 32 главе соответствует порядку появления Коровьева, Бегемота и Азазелло перед Маргаритой в 22 главе. Да и вся финальная глава описана тоже глазами Маргариты.

Прощание с Пилатом – это уже симметрия с концом первой главы, где мы впервые услышали от Воланда: «– Всё просто: в белом плаще с кровавым подбоем…» Кроме того, 32 глава является ещё одним быстрым повторением всего третьего ряда глав (21-32). Поэтому черепки разбитого кувшина и невысыхающая чёрно-красная лужа – это и отсылка к 25 главе, где описано начало вечных переживаний героя романа мастера. Впрочем, будет правильнее рассмотреть эти связи с текстом предшествующих глав, когда будем искать ответы на каждую из загадок завершающей главы.

Первая глава символически посвящена вопросу о Боге или, иначе, вопросу о существовании совершенства и о необходимости стремления к нему. Для ответа на этот первый вопрос и были необходимы все остальные тридцать вытекающих из него вопросов и тридцать промежуточных ответов. Теперь мы должны задать себе последний, 32-й вопрос и дать на него ответ. Когда все формальности улажены и городская суета осталась далеко позади, можно начинать думать о главном. Образы закончились, дальше остались только идеи.

65. Семь строк и четыре послания

«Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна…»

У нас была возможность убедиться в том, что Автор ни одного слова в Романе не написал без умысла, не говоря уже о целом абзаце, да ещё в самом начале главы, завершающей Роман. Нет, разумеется, никто не ставит под сомнение правоту многочисленных комментаторов, увидевших в этих строках прощальное предсмертное послание от имени самого Автора. Правы и те, кто увидел образец в лирических отступлениях Гоголя к его Поэме. Но наш Автор не может перестать быть самим собой, особенно в личном послании. Поэтому здесь тоже нужно искать скрытые смыслы и связи.

Восклицание о богах определённо связывает персонажа от первого лица с двумя другими героями Романа – это мастер и Пилат, которые так же выражали свои истерзанные эмоции в 24 и 26 главах. Заодно мы обнаружили начало закономерного повторения всего ряда глав с 24-й по 32-ю в финальной главе. Следовательно, вводное восклицание можно считать признанием Автора в том, что он отождествляет себя с мастером, прежде всего. Хотя это не отменяет родства и с другими героями.

Но должна работать и вторая связь – с Пилатом. При всей широте личности художника, вмещающей всех своих героев, нельзя подумать, что в своём предсмертном послании Булгаков равняет себя с жестоким тираном. Нет, у этой связки есть более простое объяснение. Каждое послание имеет два адреса – отправителя и получателя. Поэтому речь в данном случае идёт не только о послании Автора его читателю, но одновременно и герою, занимавшему внимание мастера всю его творческую жизнь. Булгаков открывает нам ещё один личный секрет, что его самого более всего интересовал один из современников, отождествляемый с Пилатом. Смысл личного послания Автора своему герою вполне очевиден и понятен. Булгаков выказывает понимание и сочувствие своему тайному визави как единственному человеку, который несёт такую же по тяжести ношу служения людям.

В конце абзаца мы видим очередную «ошибку» Автора – незавершённое предложение. Некоторые издатели ухитряются «улучшить» Булгакова, додумывая окончание вроде «она одна … <успокоит его>». Нет, коллеги, не так прост наш Автор, чтобы можно было поступать с его личным посланием так прямолинейно. Зато Автор достаточно остроумен, чтобы спрятать тайный смысл этой «ошибки» на видном месте. Это вообще самый эффективный способ что-либо спрятать.

О чём пишет Автор в конце личного послания? О смерти и о своём знании, «что только она одна…» Где же продолжение этого знания? Куда ведёт многоточие?

Во-первых, согласно ключу зеркальной симметрии, разговор о смерти связывает нас с первой главой Романа. Мысленное послание мастера Пилату завершает основной сюжет Романа так же, как устное послание Воланда Берлиозу о смертельном трамвае и божественном плане становится завязкой драматического сюжета. Если сопоставить эту параллель с истолкованием «трамвая» как культурной революции 1930-х, то мы обнаруживаем подлинное отношение Автора к сталинизму как необходимому злу, жестокому повороту на сложном и долгом пути восхождения и обновления русской цивилизации. Снова получается апология мастером пилатчины.

Однако главы Романа, как мы уже не раз убедились, – не единственный текст, в котором нужно искать продолжение незавершенного послания. Главным первоисточником для всех, не только ершалаимских глав, является Новый Завет. А единственной и последней его частью, сюжет которой ещё не найден нами в отображённом виде на страницах Романа, остаётся Откровение Иоанна Богослова. Финальная 32 глава подходит для такого сопоставления, тем более что часть образов Апокалипсиса использованы в ней вполне очевидно: багровая луна, небесный Иерусалим, обрушивающаяся гора, демонические всадники. Поэтому стоит заглянуть в финальную книгу Нового Завета хотя бы для того, чтобы обнаружить в самом её начале вот это послание: