Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

не снимал чёрных перчаток. Франтовство он оставил в прошлом и расстался со своей золотой гривой, выбрав самый суровый вариант морской причёски — бритую голову с косицей сзади. Новый стеклянный глаз взамен потерянного в Яви он себе заказывать не стал, носил чёрную повязку.

Что чувствовала Игтрауд, глядя на эту картину, на которой был изображён её волк, но чужой, незнакомый, влюблённый в эту кареглазую красавицу из Яви? Было ли ей больно, горько, ревновала ли она? Изменил ли ей волк со Жданой? Реттлинг и прочие языки могли говорить что угодно, но её сердце знало: девочка с удочкой любила только её. Таких важных, ключевых вещей сердце Хранительницы не могло не чувствовать! Оно было спокойно и непоколебимо в этой уверенности, светлой и нерушимой, как новый сад, в котором душа волка ждала нового воплощения. Игтрауд была благодарна Ждане за то, что та отнеслась к её волку с милосердием и состраданием — и за лепёшки, и за обезболивающую смертную рубашку она мысленно благодарила эту женщину с маленькими ножками, но поистине великим сердцем. Реттлинг всё же донёс до Игтрауд слова, которые со слезами кричала Дамрад Ждана: «Вернись к ней! Не умирай! Пусть кто-то другой закроет проход!» Соперница не могла говорить таких слов, такие слова могли родиться только в великом и светлом сердце, чутком и нежном, сострадательном и зрячем.

Волк не вернулся, он выбрал смерть по многим причинам. Не только потому что хотел сам поставить точку в этой войне, но и потому что хотел оградить хозяйку сада от себя самого.

Он проиграл войну, потому что когда-то давно выбрал любовь, отдавая половину своей жизненной силы для спасения Игтрауд. И спасти любимую, и победить в войне одновременно он не мог, только что-то одно — на выбор. Он этот выбор сделал.

Но хозяйка сада попросила Волчицу с Силлегских островов сделать так, чтобы их с волком любовь не кончалась никогда. И теперь у Игтрауд была выстраданная Эллейв, как когда-то у Северги — выстраданная Рамут. Ощутив нутром первые признаки беременности, она обратилась к Волчице с благодарственной молитвой, а когда засыпала в светлых и сладких слезах, на грани сна и яви услышала голос:

«Я с тобой, моя родная хозяйка сада... Твой волк с тобой».

Душа волка была рядом. Ещё не вошла в крошечное, растущее в утробе матери тельце девочки, но находилась возле них обеих. Целовала засыпающую Игтрауд по вечерам бестелесным поцелуем, когда та отходила ко сну, и будила по утрам, приветствуя вместе с ней новый день.

Это было пронзительное, надрывающее сердце, горьковатое, но такое светлое и прекрасное ожидание! Прежняя телесная оболочка волка, его губы и глаза, его руки, сильные и нежные одновременно — всё погибло в Яви, обратилось в камень, но душа была жива, они не расстались, не потеряли друг друга.

Игтрауд старалась сохранять в душе свет и не оплакивать прошлое, не горевать по нему. Лишь однажды, наткнувшись на зачем-то сохранённый в книге клочок приглашения на свадьбу Дамрад со словами «жду тебя», она разрыдалась... Видимо, остатки боли выходили из неё. Маленькая Эллейв проснулась, забралась к ней на колени и принялась утешать, повторяя: «Не плачь, матушка, я с тобой!» Были ли это слова маленькой девочки, желающей успокоить свою матушку, или же это говорила в ней её взрослая душа, душа волка? Как бы то ни было, смысл оставался предельно ясен: не нужно лить слёз, потому что они не расстались. Их любовь продолжалась, как Игтрауд и попросила у Волчицы.

Если Дамрад с родительницей не повезло, Брендгильд возненавидела своё дитя с первого его крика, с первого вздоха и взгляда на мир, то у Эллейв была самая любящая матушка на свете. Всеми своими переживаниями девочка делилась с ней, ничего не скрывала от неё. Она знала: мудрая и добрая матушка не осудит, не посмеётся, не скажет жестоких слов, всегда ласково выслушает и подскажет, если нужно. Уже взрослая Эллейв, молодая выпускница Корабельной школы, получившая в командование свой первый корабль, поделилась этой радостью с матушкой. «Прекрасная Онирис» была изумительна, Эллейв влюбилась в неё с первого взгляда. Она говорила: «Если бы этот корабль был женщиной, она стала бы моей женой». Вот так — безоговорочно, твёрдо, непоколебимо. А потом Эллейв поделилась ещё одним сокровенным чудом: она попросила Волчицу послать ей эту женщину — ту самую, чьим именем назван корабль. Разумеется, она рассказала это уже после того, как желание сбылось. Она встретила Онирис и влюбилась с первого взгляда, с первого взмаха ресниц девушки, стоявшей на противоположной стороне Портовой улицы, у двери кондитерской. По-другому и быть не могло! Предложение она сделала меньше, чем через час после знакомства. С сиянием нежности во взгляде, с ласковым смешком рассказывала Эллейв матушке, как девушка сперва перепугалась, как дрожала в её объятиях... Немного смущаясь и опуская ресницы, она призналась, что сделала Онирис своей женщиной прямо в капитанской каюте своего корабля — очень символично. И корабль, и девушка, чьим именем он был назван, соединились.

Загвоздка состояла в том, что девушка эта была дочерью Темани и внучкой Дамрад. Кровное родство между влюблёнными не было особенно близким, не в том заключалась главная беда. Делясь с матушкой всем, Эллейв рассказала и о том, что Онирис страшилась того, как её родительница воспримет их отношения. Темань любила дочь какой-то исступлённой, нездоровой, собственнической любовью, не желала отпускать от себя, а потому возлюбленную могла воспринять как соперницу. Когда девушка заболела ознобом горя от переживаний, Эллейв была сама не своя: сначала сходила с ума от тревоги, потому что, находясь в крепости под арестом, не могла связаться с ней через сон, а потом, узнав о её недуге, была горестно поражена в самое сердце. В том, что любимая заболела, она винила и себя в том числе — считала, что слишком давила на неё с вопросом о свадьбе, а надо было быть осторожнее, бережнее.

Встречаясь с матушкой в снах, Эллейв находила у неё поддержку и утешение, несла ей все свои заботы и тревоги, все радости и горести, а когда её корабль заходил на Силлегские острова, она первым делом старалась заглянуть в родительский дом, чтобы обнять матушку наяву. И всегда покупала её любимые цветы и пирожные. Невозможно было представить более нежную и любящую дочь, безгранично верящую своей матушке и почитающую её как нечто святое и незыблемое, неизменное в своей жизни. Матушкина любовь всегда реяла над ней светлокрылой оберегающей птицей, а она платила ответной горячей любовью.