Одинокий голубь - Лэрри Макмуртри

– Что тебе? – спросил он однажды, поворачиваясь к ней на лестничной площадке.

– Ты можешь назвать меня по имени? – спросила она. – Хоть однажды?

Его настолько удивил вопрос, что именно его он и помнил все эти последующие годы. Почему ей было важно, чтобы он назвал ее по имени?

– Ну, конечно, – удивился он. – Тебя зовут Мэгги.

– Но ты никогда не зовешь меня по имени, – пожаловалась она. – Ты вообще никак меня не зовешь. Мне только хочется, чтобы ты хоть раз сказал, когда придешь.

– Не понимаю, зачем это нужно, – честно признался он.

Мэгги вздохнула.

– Ты просто меня порадуешь, – пояснила она. – Я буду так счастлива.

Что-то в ее словах глубоко обеспокоило его. Казалось, она заплачет или бросится за ним по лестнице.

Ему приходилось видеть и мужчин и женщин в отчаянии, но он как-то не ожидал этого от Мэгги. Но именно отчаяние прочел он в ее лице.

Через два дня он было направился к ней снова, но остановил себя. Вместо этого взял ружье, пошел к индейской переправе и просидел там всю ночь. Он никогда больше не ходил к Мэгги, хотя иногда встречал ее на улице. Она родила мальчика, прожила еще четыре года и умерла. Если верить Гасу, свой последний год она непрерывно пила. Одно время она путалась с Джейком, но потом Джейк уехал.

Все эти годы он помнил, с какой надеждой останавливались на нем ее глаза, когда он входил или уходил. Это были самые болезненные воспоминания, ведь он не просил ее так хорошо к нему относиться, и тем не ме нее она была к нему привязана. Он лишь хотел купить то, что покупали и другие мужчины, но она выделила его, и этого он никогда не мог понять.

Он тем не менее чувствовал себя виноватым, потому что он ведь возвращался снова и снова и бездумно позволил этой ее привязанности вырасти. А потом ушел.

– Разбил ее сердце, – без конца повторял Гас.

– О чем ты? – говорил Калл. – Она же была гуля щей.

– У гулящих тоже есть сердце, – заметил Август. И горькая правда заключалась в том, что Гас был прав. В ней не чувствовалось ничего жесткого, все знали, что она не годится для такой жизни. У нее часто по являлось на лице выражение нежности, ему ни у кого не пришлось больше видеть такого выражения. Он все еще помнил ее движения, даже лучше, чем слова. Она никогда не умела как следует уложить волосы и постоянно поправляла их рукой.

– Не слушаются, – жаловалась она, как будто волосы – ребенок.

– Вот и позаботься о ней, если тебе ее так жалко, – сказал он Гасу, но Гас пожал плечами.

– Она не в меня влюблена, а в тебя, – уточнил он.

Это был момент, когда они почти рассорились, потому что Гас не оставлял его в покое. Он хотел, чтобы Калл пошел и навестил Мэгги.

– Пойду, и что буду делать? – спрашивал Калл. Он уже приходил в отчаяние. – Я не создан для женитьбы.

– Да ведь она и не делала тебе предложения, верно? – саркастически замечал Гас.

– Пойду, и что буду делать? – настойчиво повторял Калл.

– Посидишь с ней, подержишь ее за руку, – говорил Гас. – Ей нравится быть с тобой. Не понимаю почему.

Но вместо этого Калл сидел у реки, ночь за ночью. Был период, когда ему хотелось вернуться, когда ему хотелось посидеть с Мэгги несколько минут и посмотреть, как она возится со своими волосами. Но он выбирал реку и одиночество, рассчитывая, что со временем это чувство пройдет, он перестанет думать о Мэгги, а она в свою очередь перестанет думать о нем. И вообще, есть более разговорчивые мужики, чем он, Гас и Джейк, к примеру.

Но чувство не прошло, прошли только годы. Каждый раз, когда он слышал, что она опять напилась или попала в беду, он ежился и чувствовал себя виноватым. Да еще и Гас не переставал к нему приставать, причем до такой степени, что они едва не дрались.

– Тебе нравится, когда все в тебе нуждаются, но ты чересчур разборчив относительно тех, чья нужда тебя не волнует, – сказал Гас во время одной из самых серьезных ссор.

– Я вовсе не хочу, чтобы кто-то во мне нуждался, – отрезал Калл.

– Зачем же ты тогда мотаешься по округе с этой шайкой полупреступников, которых ты называешь техасскими рейнджерами? Да среди них найдутся такие, которые и помочиться не рискнут, если ты им заранее место не укажешь. Но если в тебе нуждается такое беспомощное и слабое существо, как Мэгги, ты направляешься прямиком на берег и принимаешься чистить пистолет.

– Ну, он может мне всегда понадобиться, – заметил Калл. Но он сознавал, что переспорить Гаса ему никогда не удастся.

Всю свою жизнь он старался быть осторожным, и неожиданно случилось нечто, что навсегда оказалось вне его контроля, и все потому, что он хотел выяснить про эти дела с женщинами. Многие годы он держался особняком и критически относился к мужикам, бегающим по бабам. И вдруг он сам превратил все свои правила в посмешище. Что-то в этой девушке привлекло его, ее робость, одинокий вид, с которым она сидела у окна. И так вышло, что за теми крохами полученного удовольствия скрывалась глухая боль, которая мучила его куда больше, чем три ранения, полученные им за эти годы.

С рождением мальчика стало еще хуже. Первые два года его раздирали сомнения – что делать? Гас утверждал, что Мэгги призналась ему: ребенок от Калла, но откуда ей знать точно? Мэгги мужикам никогда не отказывала. Именно поэтому она и стала шлюхой, решил Калл, не могла отказаться даже от такой любви. Он чувствовал, что в ее понимании все это любовь – и ковбои, и игроки. Может быть, ей даже казалось, что другой любви и не бывает.

Иногда он колебался, хотел вернуться и жениться на ней, хотя для него это бы означало бесчестье. Возможно, мальчик и его, и тогда он поступил бы правильно, но из рейнджеров пришлось бы уйти.

Один или два раза он даже вставал, чтобы направиться к ней, но решимости не хватало. Не мог он вернуться, и все тут. В ту ночь, когда он узнал, что она умерла, он молча уехал из города и неделю ездил вдоль реки. Он понял тогда, что навсегда потерял возможность исправить причиненное им зло, что никогда впредь он не будет считать себя таким человеком, каким хотел бы быть. А тот человек, каким бы он хотел быть, вообще бы никогда не пошел к Мэгги. Он до известной степени чувствовал себя мошенником – самый уважаемый человек на границе, а шлюха имела к нему претензии. Он эти претензии проигнорировал, и она умерла, но каким-то образом эти претензии сохранились как груз, который ему предстоит нести по гроб жизни.

Мальчик, росший сначала в мексиканской семье, а потом с ними в «Хэт крик», служил живым напоминанием о его неудаче. Имея мальчика перед глазами, он не мог забыть и перестать ощущать вину. Он много бы дал, чтобы стереть все эти события из памяти, но, разумеется, не мог этого сделать. Они были с ним навечно, как шрам сзади, полученный, когда лошадь сбросила его и он спиной разбил окно.