Том 12. Из Автобиографии. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма - Марк Твен

Но одно выражение мы, пожалуй, проглядели. Когда Гек жалуется Тому на строгости в доме вдовы, он говорят, что слуги совершенно извели его, без конца цепляются и требуют, чтобы он вел себя как благовоспитанный мальчик, и кончает он свои жалобы так: «...и уж чешут меня и причесывают до чертиков» (без восклицательного знака). Когда-то давно я читал эту главу миссис Клеменс, и эти слова не смутили ее; в другой раз я воспользовался случаем прочесть это место ее тетушке и матери (обе — ревностные дочери церкви, так сказать), но и они ничего не заметили. Я очень обрадовался: ведь что может быть естественнее этих слов для такого мальчишки (а я допустил совсем немного вольностей в его речи); когда же и вы тоже ничего не возразили, я вовсе обрадовался, но и испугался, — а вдруг вы просто не обратили внимания. Вы заметили? По-вашему, эти слова уместны? Они меня ничуть не тревожили, пока я думал, что моя книга для взрослых. Но с тех пор как все безоговорочно решили, что она предназначается для мальчиков и девочек, это ругательство подчас не дает мне спать по ночам.

Не спешите отвечать (вам и так приходится слишком много писать), просто скажите при встрече! Каковая, надеемся, будет в субботу, воскресенье или понедельник. А может, вы приедете прямо теперь, обдумаете все исправления и внесете их в рукопись, когда вернетесь? Быть может, вам пойдет на пользу, если на денек-другой вы вырветесь из своей упряжки и встряхнетесь, как бывает во время отдыха, — начисто забудете обо всех делах? После того как я побываю у вас, мне всегда лучше работается, и если вы приедете к нам и услышите, как наш клуб на все лады заливается о метафизической проблеме, которую я собираюсь поставить перед ними под видом экстравагантной вещицы, это подбодрит вас не хуже каких-нибудь сердечных капель.

(Я чувствую себя последним человеком, что уговариваю вас отложить критическую статью в критическую минуту, но я и вправду думаю, что это не повредит вашей работе и вы не потеряете к ней интерес.) Миссис Клеменс говорит: «Может быть, Гоуэлсы приедут в понедельник, если не смогут в субботу. Пригласи их, попытка — не пытка». Ну, так как же? Сможете вы? Это было бы великолепно. Черкните мне открытку, меня бы замучила совесть, если бы я вынудил вас писать письмо (это не шутка); если же вы не решитесь приехать, обещайте, что приедете в следующую субботу, если сможете, и останетесь до понедельника.

Всегда ваш

Марк.

13

У. Д. ГОУЭЛСУ

Элмайра, 9 августа 1876 г.

Дорогой Гоуэлс,

я как раз собирался писать вам, когда пришло ваше письмо, и не какая-нибудь бесстыжая открытка, а почтительно — настоящее письмо в конверте.

Биографию я прочту, но, чтобы заручиться моим голосом, довольно было и того, что вы написали мне об этом человеке, мне не требовалось больше никаких сведений о нем. Кстати, на днях я получил письменное приглашение избирательного клуба в Джерси-Сити, они бы хотели, чтобы я приехал к подъему флага Тилдена и Хендрика и «напутствовал» их. Ну, поехать туда я не смог, но «напутствовал» их и дал им совет в ответном письме: в самых любезных выражениях посоветовал им вовсе не «поднимать флаг».

Пусть ваша книга выходит поскорей, сейчас самое время. Если изберут Тилдена, вся страна покатится прямехонько в то место, которое я не мог бы назвать вслух при миссис Гоуэлс.

Вчера вечером я нарушил вашу монополию — начал записывать, что говорят наши дети. Это мне напомнило, что на прошлой неделе я послал купить для Сюзи пару просторных преуродливых башмаков, ибо заметил, что она ходит в премиленьких, но тесных, и пальцы у нее на ногах скорчились и сжались. Она не жаловалась, но явно чувствовала себя униженной и оскорбленной Перед сном, когда она собралась помолиться, мать, как обычно, сказала ей:

- Ну, Сюзи, теперь подумай о боге.

- В этих башмаках я не могу, мама.

Ферма сейчас совершенно восхитительна. Здесь так тихо и мирно, как на острове в Южных морях. С высоты нашего холма мы наблюдали несколько великолепных закатов. Однажды вечером огромная радуга перекинулась через все окрестные холмы, и от черной втулки на вершине холма, расположенного в самом центре, на равном расстоянии друг от друга поднялись вверх к дуге черные лучи, и все это вместе образовало четко очерченное, наполовину ушедшее в землю гигантское колесо какой-то величественной, пышной колесницы. Потом с запада приплыла могучая беспорядочная груда облаков, вся налитая поразительно ярким, сверкающим зеленым светом, — так светится молодая листва по весне. Сквозь прорехи в облаках проглядывали ярко-голубые небеса, а в отдалении, в другой половине неба, проплывали нежно-розовые облачка. В одном месте с неба спускались плотные черные тучи, словно дымовая завеса. И громадное колесо по- прежнему стояло в небе во всем своем непередаваемом великолепии. Итак, в одно и то же время небо окрашено было в голубой, зеленый, розовый и черный цвета, да к тому же еще блеск разноцветной радуги. И все цвета густые, определенные. Трудно сказать, о чем больше думаешь, когда глядишь на это ошеломительное зрелище, — о небесах или о преисподней. Это чудо, постоянно, величаво и поразительно меняясь, длилось два часа, и все это время мы оставались на холме, где находится мой кабинет, пока не угасли последние краски замечательного дня, равного которому мы никогда не видели.

Наш фермер, человек серьезный, доглядел все до конца и заметил, что это «чертовски занятно».

Роман с двойным прицелом спит мертвым сном. Не идет он у меня. Главы, которые я написал прежде, еще слишком свежи в памяти, никак не могу от них отрешиться. Быть может, примусь за него зимой, но определенно пока сказать не могу; я все ждал и ждал, не почувствую ли снова к нему интерес, но месяц назад махнул на него рукой и взялся за новую книгу для мальчиков, лишь бы чем-то заняться. Написал уже четыреста страниц, почти половину. Это автобиография Гека Финна. Не сказал бы, чтоб мне нравилось, как она получается, и вполне возможно, что, окончив, я положу рукопись под сукно или сожгу.

Итак, комедия написана, и «довольно удовлетворительно». Это радует меня, по и бесит, — сам я не способен придумать комедию, чем это вы угодили господу, что он к вам так милостив? Я совершенно выбился из сил, пытаясь придумать комедию, в которую можно было бы запрячь очень подходящих для нее героев, но так ничего и не придумал. У меня полна конюшня самого чистокровного товара, который мог бы принести кучу денег, а он пропадает без толку. Хочу посмотреть вашу комедию на сцене и порадоваться успеху.

Книга Уорнера, по-моему, прекрасно читается.

Сердечный привет.

Всегда ваш

Марк.

14

МИСТЕРУ БАРРОУ

Хартфорд, 1 ноября 1876 г.

Дорогой Барроу, ты нарисовал меня таким, каким я был двадцать два года назад. Портрет верен. По-твоему, я немножко подрос, — что ж, расти и вправду было куда. Ведь ты нарисовал меня неоперившимся дурнем, самонадеянным ослом, ничтожной букашкой, вообразившей, будто она может переделать мир, и притом наилучшим образом. Невежество, нетерпимость, самомнение, упрямство, тупость и душевная глухота,— пустоголовый болван, пребывающий в жалком неведении относительно того, что он собой представляет. Таким я был в девятнадцать и двадцать лет, таков сегодня рядовой южанин в шестьдесят. Есть такие и среди северян. Из таких вот недорослей и делают избирателей. И этот источник питает наше правительство! Право, не знаешь, что тут делан, плакать или ругаться.

По-моему, и понимаю, как там обстоят дела, — полная свобода голосовать за кого угодно, при условии, что вам будет угодно голосовать за того, кто угоден другим, в противном случае вас подвергнут остракизму. Очень похожее положение здесь, у ирландцев. Ирландец, голосующий за республиканцев, — пария среди своих. И однако те же ирландцы осуждают коренных американцев, которые хотят ограничить права иммигрантов.

К счастью, знание людей помогло мне умно выбрать место жительства. Я живу в самом свободном уголке страны. Между мною и моими личными друзьями-демократами не бывает стычек. Мы часто делим хлеб-соль, но никто и помыслить не может о такой дерзости — хоть словом задеть политические взгляды другого.

Неужели ты больше не попадешь в штат Нью- Йорк и не навестишь меня? В последний раз, когда ты был на Востоке, мы, очевидно, уезжали на лето; но ведь ты мог бы телеграфировать и разыскать нас. Мы были в Элмайре, штат Нью-Йорк, тебе совсем не пришлось бы давать крюку, и ты бы отлично провел время, если бы дал нам случай показать себя гостеприимными хозяевами.

Да, с Уиллом Боуэном я переписываюсь понемножку уже несколько лет, но подозреваю, что мое последнее письмо сильно его разозлило, — это было, очевидно, вскоре после твоей с ним встречи в Сент-Луисе. Есть во многих людях черта, которую я терпеть не могу, да и не хочу терпеть, — это ложная чувствительность. В таком тоне школьницы пишут сочинения на выпускном экзамене; стишки этого рода заполняют отдел поэзии в провинциальных газетах: обычный вздор насчет «былых счастливых дней», «сладкой грусти ушедших лет», и «погибших надежд», и «утраченных грез», и прочей слащавой чепухи.