Время – московское! - Александр Зорич

– Но всего лишь неделю назад вы в моем присутствии называли эсмеральдитовые масконы мистикой! – воскликнул Индрик.

– Я и сейчас их так называю! – оживился академик. – И буду называть! Ведь эти масконы – суть гипотетические, умозрительные образования! Большинство солидных ученых, и в том числе ваш покорный слуга, не верят в их существование!

– Однако если я правильно вас понял, на основе этой мистики вы построили теорию…

– Вот именно! Построил! Это был единственный способ построить что-либо… Вот поэтому-то я временно, понимаете, именно временно, в их существование верю! Мой учитель, профессор Пальченко, любил повторять: лучше иметь плохую гипотезу, чем не иметь никакой!

– Мой учитель говорил мне приблизительно то же самое, – кивнул Индрик. – Но как же быть с оставшимися за бортом вашей гипотезы двадцатью процентами феноменов? Могут ли масконы объяснить их?

– Представьте себе, нет! Для этой цели мне придется привлечь еще более несусветную гипотезу! Собственно, я это уже сделал. – Двинский стушевался и спрятал глаза. Вид у него был сконфуженный, словно он только что привселюдно сознался в том, что, втайне от законной супруги, имеет любовницу, да еще и наследника от нее прижил.

– Я весь внимание, Константин Алексеевич!

– Назовите меня идеалистом! Назовите меня чудаком! Назовите меня, в конце концов, мистиком и гностиком! А ведь такие, как академик Балаян и его прихлебатели, не упустят случая это сделать!.. Но я полагаю… я действительно полагаю, что оставшиеся двадцать процентов феноменов можно объяснить, если опереться на реакционное, мракобесное учение профессора Резника о хрононовом излучении.

– О чем, простите? – поинтересовался со своего места Колесников.

– О хрононовом излучении, – глядя на генерал-майора своими по-детски близорукими глазами, повторил Двинский и нехотя снизошел до объяснений: – Выражаясь крайне упрощенно, Резник утверждает, что эсмеральдитовые масконы периодически испускают в пространство мощные пучки хрононов.

– Это что-то из области… Космической инженерии? Эти хрононы?

Честно говоря, я глубоко сомневался в том, что Колесников знает, что такое «эсмеральдитовые масконы», а потому не совсем понимал, зачем он вдруг начал интересоваться хрононами.

– Хронон – это, товарищи, не что иное, как гипотетическая частица… – с ленивой лекторской растяжкой произнес Двинский, как будто перед ним сидели не полковники да генерал-майоры, а студенты первого курса. – Все мы знаем, что некоторая часть физических феноменов микромира может быть объяснена, если мы будем интерпретировать время как особого рода излучение…

– Ах да! Конечно! Вспомнил! – перебил Двинского Колесников. – Что-то мы такое изучали на факультативе… в гимназии. Между тем мой долг поторопить вас. Все-таки уже идет погрузка на корабли…

Двинский гадливо поморщился – как будто обнаружил в ароматной ресторанной котлете седой волос шеф-повара. Однако просьбе Колесникова внял.

– Если переходить сразу к основному следствию из этого безответственного учения – я имею в виду, конечно, учение самозванца Резника, – то считаю нужным заметить: я никогда не подпишусь под подобной ахинеей. И уж, конечно, не возьмусь выступить в защиту этих… детских фантазий на уважаемом научном конгрессе! Но здесь, в порядке, так сказать, эксперимента, признаюсь… – Двинский сделал паузу, как цирковой конферансье перед объявлением самого убойного номера программы, и торжественно провозгласил: – Через хрононы может быть объяснена ретроспективная эволюция!

– При чем здесь ретроэволюция? – спросил Колесников, состроив недовольную мину.

– Как это при чем? Да при том, что, возможно, именно хроноизлучение эсмеральдитовых масконов, расположенных в недрах Глагола под слоем джипсианских астероидов, и обуславливает ретроспективную эволюцию у тех, кому мы противостоим! Я имею в виду, конечно, Конкордию!

– Ну и?

– И если планета Дунай, как предостерегает нас господин Локшин, и впрямь вот-вот уничтожит планету Глагол, то вместе с ней утратит целостность и констелляция эсмеральдитовых масконов, излучающая хрононы! Стало быть, ретроспективная эволюция во всей Сфере Великорасы либо прекратится полностью, либо радикально изменит свое течение!

Двинский смолк. Молчали и все собравшиеся.

Я лично думал об официантке Забаве и других муромских девках. Что же это они, после импакта кокошники носить перестанут? Допустим. Но что они тогда начнут носить? Беретики? Шапочки с бумбончиками? Сомбреро? А ведь жаль. Кокошник – ужасно живописный головной убор. Жемчуга сияют, золотые нити вьются, не девка, а царевна-лебедь…

Или, допустим, клоны. Если Глагол взорвется, они собак из священных животных разжалуют. И будут их в квартирах своих малогабаритных разводить. Сейчас-то это дело у них запрещено, поскольку унижает честь и достоинство сакральной зверюги. Будут мыло из собак варить, на цепь их сажать… Жалко! Хоть в одной культуре собака – друг человека не на словах, а на деле… А теперь – что? Как говорил миляга Ходеманн, аллес капут?

Никогда бы не подумал, что буду так переживать за судьбу планеты, которую иначе как «чертовой» и «проклятой» никогда не называл!

Первым заговорил Колесников:

– С какой же, интересно, скоростью движутся эти ваши… хрононы?

– Их скорость равна практической бесконечности, – отчеканил Двинский. – Хотя и несколько меньше бесконечности теоретической.

– Получается, если Глагол завтра погибнет, послезавтра утром – и не позже – вся Великораса проснется… как бы… с похмелья? – предположил Индрик.

– Не вижу в этом ровным счетом ничего трагического, – твердо сказал Колесников. – Народному Дивану давно пора перестать мыслить и действовать так, будто сейчас седьмой век от Рождества Христова! Вся эта их средневековая подлость, пещерная хитрость, бессмысленная жестокость и религиозный фанатизм – они у меня уже вот где! Так что если пехлеваны с заотарами проснутся вдруг в нашем, родном двадцать седьмом веке, все прогрессивные народы Великорасы будут это только приветствовать. Персидскому безумию давно пора переломить хребет!

– Вопрос только в том, где проснемся мы. И другие прогрессивные народы, – промолвил Индрик печально. – Мы ведь сейчас не в прямом эфире, здесь все свои… Не вижу смысла скрывать тот всем думающим людям известный факт, что Российская Директория тоже пребывает в тенетах ретроспективной эволюции. И живет… как бы это выразиться… не вполне в двадцать седьмом веке.

– Но это же совсем другое дело! – Колесников, как это за ним водилось, весь покраснел от волнения. – Мы черпаем в традициях двадцатого века силу и мужество! Мы подвергаем наследие прошлого творческому осмыслению и без излишнего догматизма приспосабливаем его под нужды сегодняшнего дня!

– Уверен, любой из заседателей Народного Дивана подписался бы под каждым вашим словом. Но, разумеется, применительно к своей родной, зороастрийской традиции. На вашем месте я бы задумался над моими словами, товарищ генерал-майор.

Я, да и все мы в очередной раз получили возможность убедиться в даре Индрика убеждать или скорее заколдовывать. Колесников, еще минуту назад пребывавший в крайнем душевном возбуждении, вдруг успокоился, посветлел лицом и ангельским голосом промолвил:

– Я понимаю, что вы имеете в виду, Иван Денисович… И все-таки, что же нам теперь со всем этим делать? Обстоятельства изменяются слишком уж быстро. Я не поспеваю за ними, хоть тресни! Со времени моего последнего доклада Совету Обороны прошел всего час, а уже выяснилось, что нас ожидает не просто столкновение двух малоценных с экономической и военно-стратегической точки зрения астрообъектов, а катастрофа… всемирно-исторического значения!

– При условии, что теория самозванца Резника верна! – темпераментно проскрипел Двинский.

– Именно так, – согласился Индрик. – Если теория насчет хрононового излучения верна, на карту поставлено, как бы пафосно это ни звучало, будущее Великорасы!

– Позвольте? Ровно два слова, – вставил я.

– Лучше бы одно, Саша, – сказал Индрик извиняющимся тоном.

– Два. «Исток существует». Так сказал Костадин Злочев, лейтенант ГАБ, перед своей смертью. Теперь я уверен, что эту фразу можно понимать только одним образом: лейтенант догадался, а возможно, выяснил в ходе контакта с манихеями одного из малых гнезд, правду о роли Глагола в ретроспективной эволюции. Глагол – ее исток.

Индрику что-то в моих словах не понравилось. Он кивнул и довольно прохладно сказал:

– Спасибо за напоминание. Действительно, было такое место в вашем отчете.

«Наверное, досадует на свою память, которая в кои то веки дала сбой. Не вспомнил бы он о Злочеве, если бы не я. Не вспомнил!»

– И все-таки мне в корне не нравится такая постановка вопроса, – буркнул Колесников.