Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

непрерывно держались системы поругания, каковая система сама по себе недостойна, но прежде всего опасна».

В виду хороших отношений России к Швеции, в нашей печати высказано было желание, чтобы стокгольмские и другие издания оставили свой нередко задорный тон и перестали вмешиваться в наши домашние дела с Финляндией. «В порядке природы, — справедливо сказала одна шведская газета, — что мы должны прийти все в более и более близкое сношение с Россией в области торговли, мореходства и вообще мирного развития. Доброе соседское согласие — национальное богатство, которому каждый, по мере своих средств, обязан содействовать. Эта наша национальная политика не препятствует нам обсуждать внутренние условия России и русские стремления, насколько такая критика согласуется с интернациональным тактом. Но она возлагает на нас обязанность быть на страже по отношению к разным слухам и обвинениям, оскорбительным для этой державы: если оскорбления будут продолжаться беспрепятственно, то, в конце концов, они должны породить неудовольствие и недоверие там, где шведское имя встречало доброжелательство и доверие...»

Несмотря на то, что Россия в течении целого столетия ни разу не дала ни малейшего серьезного повода соединенным королевствам Скандинавии сомневаться в ее самой искренней и миролюбивой политике, периодическая печать Швеции и Норвегии тем не менее неустанно пугала своих читателей «привидениями среди ясного дня» и «каждый вечер указывала пальцем на восток в туманное море и выкликивала воинственные, вызывающие речи». Шведы и норвежцы до такой степени привыкли к подобным статьям, что если бы они неожиданно прекратились, то население вероятно растерялось. Нигде в России нельзя наблюсти ни малейшего проявления вражды к Швеции и Норвегии: во всей нашей печати нет ни одного периодического издания, недружелюбно настроенного против них. Напротив, всюду у нас распространено чувство полного уважения к немногочисленным, но высококультурным народностям Скандинавии; все органы русской печати с охотой отмечают их успехи, особенно в области народного образования и борьбы с пороками. Описания путешествий (доктора А. В. Елисеева, Ев. Маркова, Коптева, Л. Л. Толстого и др.) по скандинавским странам согреты самыми теплыми чувствами симпатии и расположения. Но шведы нас не переводят и не читают. Они систематически культивируют у себя чувства озлобления к Востоку. Главная их издательская фирма «Альберт Боннье» в течение долгих лет подбирает книги с неодобрительными отзывами о России; некоторые их газеты, как например, «Aftonbladet», начиная с пятидесятых годов, изо дня в день разводят свои типографские чернила желчью; в публичных чтениях звучит дурная нота резкой критики; беллетристика угощает широкий круг читателей романами, в которых Россия и русские рисовались не в привлекательном свете; политические брошюры кричат «О величайшей опасности, угрожающей Северу», о «Праве и насилии» и т. п.

«Aftonbladet» оставаясь верной своей традиции, первая отправила в дни финляндской смуты специального корреспондента в Гельсингфорс и вскоре стала печатать на французском языке «Un coup dEtat» (апр. 1899 г.). Другая газета («Dagens Nyheter») также отправила своего представителя, дабы он был свидетелем ожидавшейся революции, но газета эта скоро и честно предостерегла своих читателей от увлечения финляндскими делами.

XIII. Особые полномочия

Исполнение правительственной программы поставило генерал-губернатора в весьма затруднительное положение. На государственно-объединительные требования в Финляндии ответили пассивным сопротивлением, которое временами переходило в активное противодействие и повергло страну в смуту. Начальнику края надо было проводить реформы, унимать крамолу и оберечь неповинное население, а надлежащей власти у него не было. Магистраты и воинские присутствия, чиновники и судьи громко и вызывающе заявляли о своих отказах исполнить самые умеренные от них требования. В крае «безнаказанно., существовало темное общество». Сенат, губернаторы и прокурор отказывались расследовать нити агитации. Генерал-губернатору доносили о ежедневных почти демонстрациях. Некоторые сенаторы, успокаивая его, говорили, что они «прекратятся с окончанием сейма и по выяснении бесцельности достижения желаемой вожаками перемены в управлении краем». Статс-дама Аврора Карамзина, пользуясь своим положением и обширными связями, приняла меры против генерал-губернатора, написав в Петербург слезное моление.

Что оставалось делать генерал-губернатору? Как и чем было заставить чиновников исполнять их обязанности? Назначить расследование? Но его будут производить их единомышленники и приятели. Предать суду? Но старый, формальный и политиканствующий суд их оправдает и «скандал» увеличится. Кроме того, нужно было предать суду целые гофгерихты, магистраты, призывные присутствия. В письме к министру статс-секретарю генерал-губернатор признал, поэтому, свое положение «беспомощным» (11 марта 1900 г.). Все видели в нем какого-то Чингиз-хана, готового превратить Финляндию в пустыню. Между тем, Н. И. Бобриков жил надеждой, что «избранный им» путь «все-таки когда-нибудь приведет к желанному умиротворению и без применения чрезвычайных мер», — как значится в его скромном дневнике. «С Божьей помощью надеюсь на постепенное умиротворение», — писал он В. К. Плеве 4 октября 1899 г.

Легко себе представить, что передумал и перечувствовал генерал-губернатор, когда вокруг бушевали мутные волны новой для него финляндской жизни. Он весь — со своими думами, заботами, чувствами — в своих письмах. Занимавшие его вопросы неизбежно отражались в них. Обращаясь к письмам, мы видим, что смута в крае явилась для него кошмаром, лишившим его покоя, почему она заняла видное место в его переписке. Перед генерал-губернатором проходили новые и новые ухищрения агитаторов. Предупредить зло обыкновенными средствами оказалось невозможным. Он проявил много терпения, уговаривал и убеждал, но слова не помогли. Пока обдумывалась одна мера пересечения зла, нарождалась необходимость второй, третьей и т. д.

Пример неповиновения был подан сенатом, который тормозил распубликование царских повелений. «Противодействие сената должно быть сломлено во чтобы то ни стало», настаивал Н. И. Бобриков в письме к В. К. Плеве (31 декабря 1899 г.). Генерал-губернатор вступил в переписку с сенатом, но указания официальных бумаг пользы не принесли. Нужно было отыскать меру, могущую остановить сенат. «Считаю святым долгом сломить упорство бессмысленное и с этой целью предлагаю, в случае его доведения до дерзости, уволить от службы сенаторов, голоса которых будут принадлежать оппозиции», читаем в его письме к министру статс-секретарю (14 июня 1900 г.). В это же время у Н. И. Бобрикова возникла мысль о замене финляндских сенаторов русскими людьми.

Изводящая волокита, которую сенат начинал против каждого нового закона и замедления по распубликованию Царских повелений, конечно, не могли нравиться Н. И. Бобрикову, как человеку деловитому и аккуратному. «Недаром я все хлопотал об отмене вообще порядка обнародования законов; предчувствие меня не обмануло, писал он. Пока сила сената в крае не будет уничтожена, до тех пор русские интересы будут проникать в окраину крайне медленным ходом».

События быстро чередовались и лавина беспорядков катилась и росла. Это обстоятельство вызывает новую