Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

как представители европейских монархов и, даже если это были представители скромных республикански настроенных Нидерландов, пытались демонстрировать монархическую помпезность[812].

Наряду с революциями главнейшим врагом монархии в XIX веке стало европейское колониальное господство. По всему миру европейцы уничтожали местную королевскую власть и если не устраняли полностью, то ослабляли ее. Это было самым распространенным следствием европейских колониальных вторжений. Местные монархи получали протекцию. Им оставляли большую часть их доходов, гарантировали сохранение их прежнего образа жизни и оставляли те религиозные роли, которые они играли. В то же время ограничивали их политические полномочия, лишали права командования собственной армией и изымали традиционные привилегии в судопроизводстве, например принятие решений о жизни и смерти своих подданных. Продолжительный процесс подчинения неевропейских королей (или вождей) непрямому господству завершился незадолго до Первой мировой войны. Марокканский султанат в 1912 году был последней серьезной монархией, которой оставили ее ранг и достоинство, но подчинили колониальному резиденту[813]. Насчет того, будет ли колониальная держава осуществлять свою власть напрямую или косвенно, никогда не существовало каких-либо общих принципов или общего стратегического плана. Путь, который выбирало деспотичное колониальное правительство, зависел в каждом конкретном случае от местных условий[814].

При этом оно могло допускать серьезные просчеты. В Бирме король Миндон незадолго до своей смерти в 1878 году провел ряд стабилизирующих реформ, призванных устранить факторы, которые стали излюбленными поводами для империалистического вмешательства европейцев, а именно «хаос» и «вакуум власти». После эпохи Миндона, при его преемнике, творившем полный произвол, в стране возникли экономические трудности, которые совпали с растущим давлением британских экономических интересов, что и повысило готовность лондонских политиков к интервенции. Британцы прежде всего боялись, что королевское правительство в Мандалае не сможет или не захочет блокировать доступ заинтересованных третьих стран в зону, считавшуюся сферой влияния Великобритании. В 1885 году королевству Верхняя Бирма была объявлена война. После того как было подавлено последнее сопротивление, Верхняя Бирма была аннексирована и в последующие годы присоединена к Нижней Бирме, уже давно находившейся под управлением британцев; таким образом, она попала под власть правительства Британской Индии. Бирманская монархия была ликвидирована. Но британцы просчитались: одна из традиционных функций бирманского короля заключалась в контроле над многочисленным буддийским духовенством, поэтому с исчезновением королевских административных структур все монастыри внезапно лишились власти и статуса. Теперь некому стало, к примеру, назначать главу духовной иерархии. Неудивительно, что вся колониальная эпоха была ознаменована беспорядками среди буддийских монахов, которые составляли влиятельную группу населения; их доверия и поддержки колониальное правительство так и не добилось[815].

На более обширных колониальных территориях единой системы не было, что продемонстрировали британцы в Индии. Там a) некоторые провинции находились под прямой властью Ост-Индской компании, а в 1858 году перешли под власть короны; b) около пятисот других, распределенных по всей Индии областей сохранили своих махараджей, низамов и так далее; c) некоторые пограничные регионы находились под особым военным управлением[816]. В восьмидесятых годах XIX века французы разрушили вьетнамские институты императорской власти и установили свою администрацию, которая не имела с ними ничего общего – ни символически, ни через поглощение их административного персонала. В других частях Индокитайской федерации они вели себя более гибко. В Лаосе и в Камбодже местные династии остались на троне, но при этом должны были согласиться с тем, что Франция регулирует порядок наследования королевского титула. Как и в Африке, здесь система косвенного управления имела много форм, различавшихся оттенками. Колониальным державам нелегко давалось манипулирование харизмой местных правителей. Так, король Нородом I (годы правления 1859–1904) и его министры после 1884 года были лишены почти всякой власти; роль короля – человека, обладавшего сильным характером, – была сведена к роли центрального персонажа придворных ритуалов. При этом колониальная власть постоянно опасалась, как бы не разгорелся огонь роялистского сопротивления, и осознавала, что отстранение глубоко почитаемого короля от власти может вызвать неконтролируемые реакции среди камбоджийского населения[817]. Камбоджийская королевская власть одна из немногих в Азии пережила колониальную эпоху и при короле Нородоме Сиануке (правил с перерывами с 1941 по 2004 год) играла далеко не последнюю роль в послевоенной истории страны.

Самые отчетливые во всей колониальной истории цепочки преемственности наблюдались в Малайе. Здесь ни один султан не имел достаточно сил, чтобы эффективно противостоять британскому влиянию. Британцы сделали ставку на тесное сотрудничество с придворно-аристократической элитой Малайи, чьи привилегии по сравнению с индийскими князьями были ограничены гораздо меньше. В регионе, где политическая власть больше, чем в каком-либо другом районе Азии, была скорее запутанным клубком, нежели четко выстроенной иерархией, они усилили суверенитет султанов местных государств, упростили порядок наследования (в который на практике вмешивались редко), идеологически подчеркнули ведущую роль малайских правителей в мультикультурном обществе, где доминирующую экономическую позицию занимали китайцы, и предоставили принцам из султанских семей больший доступ к управлению, чем в той же Индии. Поэтому в колониальный период монархия в Малайе была скорее укреплена, а не ослаблена. Впрочем, при получении независимости в 1957 году центральной монархической системы в Малайе уже не было, а вместо нее сосуществовали девять престолов[818]. Малайский пример крайней формы непрямого правления – каким бы интересным он ни был, – конечно, составлял исключение. Параллель можно найти разве что в Марокко; там монархии также удалось продержаться с бóльшим успехом, чем где-либо еще в мусульманском мире. Если королевству и удавалось выстоять за пределами Европы, это не всегда означало сохранение традиции. Новые контакты привносили новые модели управления, а также новые возможности присвоения ресурсов. Когда королям или главам государств удавалось включиться во внешнюю торговлю или даже стать монополистом на внешнем рынке, они порой получали возможность укрепить свои позиции. Так произошло на Гавайях, где еще в двадцатых и тридцатых годах XIX века, то есть задолго до аннексии США в 1898 году, вожди и короли на выручку, полученную от продажи сандалового дерева, покупали иностранные предметы роскоши, дарили своим приближенным престижные ценности или украшали ими свои резиденции: неизвестная прежде монархическая экзальтация[819].

В целом очень немногие монархии пережили колониальную эпоху, а если им это и удавалось, то только при условии слабо выраженного непрямого правления. Нигде после получения независимости не произошло реставрации смещенной династии. Некоторые монархи после деколонизации стали президентами республик, как, например, бывший король Буганды Кабака в 1963–1966 годах. Королевские и императорские дома Азии и Африки, сохранившиеся до последней четверти XX века, а некоторые и до наших дней, остались преимущественно в тех странах, которые не были колониями: прежде всего это Япония и Таиланд, а помимо них Афганистан (до 1973