Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн. - Николай Скабаланович

Определить точно момент, когда стала назревать вражда Комнина к Керулларию и когда запала в душу императора решимость устранить неприятного себе патриарха, мы не можем, главным образом потому, что с точностью неизвестно, к какому году и месяцу следует относить меру относительно монастырей, к концу 1057 или к 1058 г. Во всяком случае несомненно, что еще до 8 ноября 1058 г. были не только размолвки между императором и патриархом, но и попытки со стороны Комнина установить modus vivendi. Понятно, что попытки не могли увенчаться успехом, если условием полагалось, как говорит Пселл, подчинение патриарха императору, покорность всем его притязаниям. Император решился на более сильную меру, но открытием враждебных действий медлил из опасения народного волнения, — выжидал, пока патриарх выедет в какойнибудь пригородный храм, подальше от столичного населения. 8 ноября такой случай представился: патриарх отправился в основанный им монастырь, находившийся в пригородном месте, за западной городской стеной. Император и тут понимал, на какой опасный шаг он решается, и сделал последнюю попытку примирения: он отправил одного из приближенных к себе духовных лиц для переговоров с патриархом о некоторых секретных предметах и, если понадобится, для назначения времени свидания. Попытка и на этот раз ни к чему не привела, и вот явился отряд императорской лейб-гвардии, так называемых варягов, патриарх был насиль ственно совлечен с кафедры, посажен на мула и окольными путями привезен к влахернскому берегу: здесь ожидала хеландия, которая отвезла его в заточение на остров Приконис. Весть о событии скоро распространилась в столице, народ пришел в волнение. Император встревожился и стал размышлять о способах предотвратить неблагоприятные последствия. Приближенные советники указали ему единственный исход — соблюдение установленных законом на этот случай формальностей. Закон допускал два пути для устранения патриарха с престола — добровольное его отречение и низложение по суду в патриаршем синоде. Первый путь был проще и во всех отношениях надежнее, император к нему прежде всего и обратился. Некоторые митрополиты были отправлены к Керулларию на остров убедить его сложить достоинство добровольно, с тем чтобы не было нужды разбирать дело публично в синоде. Керулларий не сдался на убеждения и пристыдил митрополитов. Когда те возвратились и сообщили императору о неудаче, решено было начать процесс на соборе, собору же собраться не в Константинополе, где ежеминутно можно было ждать какой-нибудь вспышки разъяренной толпы, а в одном из городов Херсониса Фракийского. Сделаны были все приготовления, подобраны члены судебного трибунала, причем некоторые державшиеся прежде хорошего мнения о патриархе, из угождения к императору перешли в лагерь врагов, обвинительный акт должен был составить Пселл, старающийся заверить читателя, что нет в мире вещи, которой нельзя было бы истолковать и в хорошую, и в дурную сторону и по поводу которой, вооружившись риторикой, невозможно было бы говорить «за» и «против». Затем отправлен был корабль, который должен был взять Керуллария из его заточения и доставить на место соборных заседаний. Путь лежал через Геллеспонт, на европейском берегу Геллеспонта расположен был город Мадит, в котором почивали мощи угодника Божия, Евфимия, источавшие благовонное миро. Причалили к Мадиту, Керулларий вошел в храм, приложился к мощам святого, и так как был вечер, то весь кортеж расположился на ночлег. Во сне явился Керулларию св. Евфимий и возвестил ожидающее его в скором времени преставление в лучшую жизнь, о чем проснувшийся патриарх и сообщил сначала караулившему его солдату, а потом еще нескольким спутникам. Взойдя на корабль, поплыли дальше и пристали наконец к месту назначения. Но не привелось собору судить патриарха. Исполнилось бывшее ему в Мадите предсказание: изнуренный телесно голодом и лишениями во время приконисского заключения, еще более потрясенный душевно, с разбитыми идеалами, носителем которых и неодолимым защитником почитал он себя, Керулларий скончался, молясь в последнюю минуту за свой народ, им любимый и ему преданный; рука его так и застыла в форме для благословения, в чем его современники видели чудесное знамение. Впечатление от его смерти было потрясающее, — общественное мнение было наэлектризовано, кредит императора поколеблен, и гордый Комнин, предвкушавший победу при жизни патриарха, был им побежден после смерти: он публично раскаялся в своем поступке, оплакал свой грех, останки почившего перевезены были в византийское предместье и погребены в том же монастыре, в котором Керулларий был арестован варягами по приказу императора. Племянники Керуллария, возвышение которых было результатом императорской благосклонности к патриарху и которых постигла опала вслед за арестом их дяди, опять были приближены и восстановлены в прежнем положении.[2402]

День смерти Керуллария неизвестен. Разумеется, обстоятельства его ареста, заточения, переговоров, приготовлений к собору и пр. потребовали не одного дня, прошло, может быть, несколько недель до окончательной развязки. Обычные формальности и некоторые особенные усложнения при избрании ему преемника тоже потребовали срока, так что возведение нового патриарха на престол падает на конец января или начало февраля 1059 г.[2403] Новым патриархом, преемником Керуллария, был Константин Лихуд.

Константин Лихуд, подобно Керулларию, был уроженец Византии и принадлежал к аристократической фамилии, был наследственный сенатор. С ранних лет он обнаружил большие способности и легко усвоил науку. Особенную склонность он проявил к изучению риторики и законов, с их помощью развил свой природный дар слова и приобрел искусство управления. Он умел приноровлять свое красноречие к потребностям, слово его, блиставшее аттической красотой, становилось просто и удобопонятно, когда он говорил о делах государственных. Если к его происхождению и политическому образованию присоединить еще приятную наружность, статность и гибкость тела, звучность и ясность голоса, а также его благовоспитанность, умение вовремя промолчать, высказать свою мысль скромно, уважить свободу чуждого мнения, мягкость манер в обращении с людьми и строгость привычек в домашней жизни, то понятен будет успех, с каким этот человек сделал свою карьеру.[2404] Начало его возвышения по службе относится ко времени Михаила Пафлагона, но на высоту положения он взошел при Константине Мономахе, назначившем его первым своим министром. Если при других императорах первые министры пользовались громадным влиянием, то при Мономахе, не любившем серьезных занятий, первый министр был как бы царь de facto, и Лихуду принадлежало решающее значение во всех гражданских и военных вопросах; не только в административной, финансовой и судебной сфере от него исходили решения, но, например, во время осады Константинополя Торником от него зависела диспозиция войск, оборонявших столицу, причем, как показали последствия, он обнаружил недостаточную стратегическую компетентность.[2405] Возвышение Лихуда не развратило его и не изменило его привычек, как это нередко бывало с другими. Он сохранил честность и неподкупность, естественность и простоту в отношении к ближним, снисходительность к их недостаткам, в пище и одежде умеренность, целомудренность в поведении; современники, привыкшие к другим примерам, удивлялись тому, что он неохотно носил даже присвоенные его званию пурпуровые нашивки и вел монашеский образ жизни. Женат он не был и детей не имел: известный своей печальной судьбой Стефан, управлявший Васпураканом, был его племянник, сын его сестры.[2406] Но что Лихуд был евнух,[2407] это недоразумение, обязанное, вероятно, своим происхождением тому обстоятельству, что Лихуд занимал при Мономахе и Исааке Комнине должность протовестиария, которая действительно большей частью поручалась евнухам, хотя и не исключительно, так что мы знаем протовестиариев, заведомо не евнухов.[2408]

При дворе Мономаха начались против Лихуда интриги, с целью его низвержения. Так как первый министр не одобрял некоторых предосудительных поступков императора, чем возбуждал в нем чувство недовольства, то интриги не остались без успеха, и Лихуд был удален от должности первого министра. Принимая во внимание, что решительный поворот во внутренней политике Мономаха произошел за два года до его смерти, мы не без основания можем ставить этот факт в связь с устранением Лихуда от управления и относить его устранение к концу 1052 или к началу 1053 г. Мономах отдал Лихуду в пронию Манганы, может быть, в бытность его первым министром, в благодарность за труды, а может быть, при отставке, в виде утешения и пенсии, так как известно, что отставка Лихуда не сопровождалась опалой, между экс-министром и императором продолжались добрые отношения, и в последние минуты жизни Мономах не отпускал его от себя. Феодора, вступив на престол после Мономаха, предлагала Лихуду опять занять место первого министра, но он отклонил предложение; при Феодоре и Стратиотике он, не принимая официального участия в делах, не отказывал однако же в советах лицам, стоявшим у власти, если они обращались к нему как опытному государственному человеку, и то, что делалось по его наставлениям, было лучшим делом этих двух царствований.[2409]