Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова

появляется образ туркменки-афганки. Красавица Начар, чью нелегкую судьбу описывает Паустовский, — противоположность свободной советской женщине. Она бедна, бесправна, одинока, не устроена, вынуждена скрываться с сыном от преследования односельчан. Автор обращает внимание читателей на ее бедную одежду, платок, закрывающий рот (символ молчания), «лиловые высохшие руки», он «поражен измученностью и красотой ее лица»[1370]. Художник В. Щеглов, иллюстрируя пятое издание книги в «Детиздате», изображал молодую испуганную женщину, в ногах которой на голом полу лежал ее ребенок.

В повести Паустовского переход женщины к новой жизни, изменение культурной нормы описывались как перевоплощение и перерождение. В финале Начар становилась счастливой, живущей по новым советским законам женщиной. Этот яркий пример в юношеской литературе — свидетельство особого внимания советской власти к положению женщин в республиках. Именно они, по мнению советского человека, подвергались наибольшему угнетению (как в этническом, так и в гендерном отношении), и уровень их образования и культуры признавался особенно низким. В задачи советской работы с женщинами национальных меньшинств входили преодоление неграмотности, политическое просвещение, помощь матерям и детям, формирование новых рабочих кадров, защита равноправия и привлечения женщин в члены партии. Все эти шаги по «раскрепощению женщины» были художественно отражены Паустовским.

Рисунок к повести С. Айни «Старый Мактаб». Художник П. Королев. 1937

Книги о разных народностях расширяли кругозор детей, были призваны воспитывать подрастающее поколение в духе взаимоуважения, способствовали межнациональному общению, объединению, просвещению. Так, книга таджикского писателя С. Айни «Старый Мактаб»[1371] была посвящена школьным будням в таджикских школах для мальчиков и для девочек. Изображенные автором женские типы говорили о внимании к женщинам республики, все еще невежественным, и о медленных преобразованиях в социуме. Черно-белый графический рисунок П. Королева довольно точно представлял и дополнял описанную обстановку школы для девочек и ее хозяйку в национальном костюме. Так юные читатели знакомились с буднями населения Таджикистана и традициями страны. Анонимные рецензенты, скрывшиеся за литерами Р. и С., невысоко оценили книгу Айни, усмотрев в книге политические неточности[1372], и книга больше не переиздавалась. Тем не менее благодаря появлению национального колорита в детской советской литературе конструировался образ советской женщины, создавалась новая культурная норма; единичное, уникальное вписывалось в коллективное и ассимилировалось.

В литературе «Детгиза» 1930-х годов мы встретим еще один показательный женский тип. Это образ перевоспитанной правонарушительницы, который встречается сравнительно редко[1373]. Тема эта заслуживает отдельного разговора, и здесь я ограничусь лишь констатацией факта. В книге очерков Б. Ивантера «Страна победителей», вышедшей в «Детгизе» в 1935 году, возникает образ каналоармейки Павловой: «бывшая воровка и налетчица», она «стала одной из лучших ударниц Беломорстроя»[1374]. Ярко и образно описано, как однажды весной на строительстве Беломорско-Балтийского канала внезапно поднялась вода в озере Выг и начала заливать недостроенный котлован. Ценой общих невероятных усилий удалось избежать катастрофы. Одной из самых активных участниц ликвидации бедствия была бывшая правонарушительница Павлова. «Так труд переделывал людей, а люди переделывали природу», — заключает свой очерк автор[1375]. Перевоспитанная правонарушительница на наших глазах становится личностью, творцом нового мира. Детям наглядно демонстрировали, как труд и культурно-воспитательная работа, проводимая в лагере, изменяли человека, как опасный преступник превращался в полезного члена общества.

Вся детская литература находились в сложном положении проводника идеологии руководящей партии в детско-юношескую среду. При этом детские книги не имели права быть скучными и слишком назидательными, напротив, «соединяя увлекательность и доступность изложения с принципиальной выдержанностью и высоким идейным уровнем», они должны были привить детям «интерес к борьбе и строительству рабочего класса и партии»[1376].

Женские типы в большинстве произведений детской литературы факультативны и находятся на периферии. Образ женщины в первую очередь ассоциируется с миром и домашним очагом, со спокойствием и любовью. Детская книга 1930-х годов — не исключение. В литературе для детей этого времени преобладает традиционный образ женщины, воспетый еще А. С. Пушкиным и Н. А. Некрасовым (тиражи переизданий их стихов, сказок и поэм лидировали в «Детгизе» в эти годы). Однако, несмотря на всю традиционность и важность образа матери и ее роли для ребенка, женщина в детской литературе 1930-х начинает занимать активную социальную позицию и участвует в строительстве нового мира. В книгах мы встречаем самые разные женские типы: мам, жен, бабушек, работниц, колхозниц, ударниц, ученых; женщин, участвующих в Гражданской войне и совершающих подвиги; бывших правонарушительниц; представительниц братских республик. Героини всегда — члены социума, семьи, и почти всегда подчеркиваются их важные социальные роли. Книга для детей отражала новые тенденции раскрепощения женщин, но в более мягком варианте, нежели в периодической и агитационной печати этих лет.

В это время образ «советской мамы» в детской литературе только формировался, но уже демонстрировал разные ипостаси материнства. Критический взгляд на фигуру матери-наседки свидетельствовал не только о желании укрупнить, усложнить образ советской мамы, добавить ей новые социальные функции, сделать изображение более достоверным и отвечающим требованиям времени, но и отражал политический заказ: женщина должна работать, а ребенок — социализироваться. Традиционно негативный образ мачехи, встретившийся только в двух повестях этого времени — «Судьба барабанщика» А. П. Гайдара (1938) и «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви» Р. И. Фраермана (1939), — в этих советских книгах является олицетворением зла, воплощением анти-матери и анти-жены. Нетипичная для этого периода фигура стала восприниматься как пережиток прошлого, должный исчезнуть в новом советском обществе; на смену ей приходило воспитание в нейтральном лице государства. В эти же годы появляется значимый для всей советской литературы образ матери-страны, который будет играть чрезвычайно важную роль в период Великой Отечественной войны.

Все обозначенные в статье штрихи к коллективному портрету советской женщины в детской литературе 1930-х годов свидетельствуют о том, что в задачи детской литературы входила демонстрация положительного образа женщины — идеальной матери и бабушки, а также работницы. Мы не найдем в книгах для детей 1930-х годов романтического образа женщины, поэтизации рыцарского отношения к даме. Пустая, вздорная и холодная кокетка, сварливая старуха, живущая предрассудками, — чуждые советскому идеалу женские типы. Их нет и в детской литературе. Изображенные в детских книгах женщины отличаются добрым характером, умом, гуманностью и благородством, они всегда поддерживают своих детей и готовы учиться. При этом посредником между женщиной и «новой жизнью» в детской литературе всегда выступали дети как главные герои произведений.

О. В. Рябов

Западная маскулинность в российской культуре

От философии пола Серебряного века к кинодискурсу холодной войны

Введение

Интерес к философскому осмыслению женского начала, который стал одной из визитных карточек религиозно-философского ренессанса в России, был обусловлен суммой разнообразных причин: от социально-экономических и демографических изменений