Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо отметить, что творчество интимно-семейного звучания, примером которого стали стихи Благининой, вытеснялось на периферию литературно-издательского процесса. Советскому ребенку, по мнению руководителей «Детгиза», необходимо было читать книги о героических подвигах, о социалистической стройке, о новых достижениях советских людей. Так, на Совещании по детской литературе 19 января 1936 года секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Андреев заявил:
Надо обязательно пополнить издательский план Детгиза изданием книжек по вопросам, что из себя представляет наша великая родина во всех ее областях. Дети прежде всего должны знать, чем наша страна располагает, какие у нее богатства, чем она отличается от других стран. ‹…› Необходимо также в художественной форме изложить, что было и что стало с нашей страной, чего у нас не было и что теперь есть[1332].
В другом сборнике Благининой, «Стихи», выпущенном «Детиздатом» в 1939 году[1333], были представлены образы бабушки, чей малыш-внук собирается уйти на войну (стихотворение «Мой внук» Л. Квитко (перевод с еврейского Благининой)[1334]), и мамы, отпустившей свою дочь во взрослую жизнь (в стихотворении «Алеся» Я. Купалы (перевод с белорусского Е. Благининой)). Здесь в интимно-лирическом ключе постулировалась участь мамы и бабушки — вырастить, отпустить и ждать.
Обложка книги Е. А. Благининой «Вот какая мама!» для дошкольников. Художник А. Боровская. 1939
В этот сборник Благининой вошло также другое, чрезвычайно важное для нашего исследования стихотворение «Две матери», посвященное двадцатилетию комсомола. В нем создаются два параллельных образа — женщины-матери и страны-матери. Обе «заботились о сыне», обе отправляют сына на фронт.
Образ матери-родины, великой страны, вскормившей и вырастившей своих сынов, имеет богатую традицию в русской литературе и культуре. Он глубоко символичен, получил воплощение в философских, исторических и художественных текстах. Образ Родины-матери в советской пропаганде появляется в середине 1930-х годов: с его помощью подчеркивалось, что Советская Родина — это любящая мать для всех народов. Как отмечает современный историк О. В. Рябов, помимо изменений в геополитической ситуации и необходимости укрепления патриотических чувств в преддверии ожидавшейся войны, образ Родины-матери был призван обозначить и поворот в демографической политике Советского государства, связанный с пропагандой ценности материнства и детства[1335]. Поэтому появление второго образа матери в детской поэзии Благининой было вполне органичным и отражало общую тенденцию возрождения образа «России-Матушки» в варианте советской «Родины-Матери». Матерью советского ребенка была теперь не только женщина, но и Родина.
Другой показательной для этого периода книгой, где образ мамы возникает уже в заглавии, является поэма для дошкольников Н. Л. Дилакторской «Почему маму прозвали Гришкой». Впервые поэма была напечатана в журнале «Чиж» (1935, № 11), а в 1937 году с незначительными изменениями и рисунками К. Рудакова вышла в Детиздате[1336]. Ребенок восторженно рассказывает о своей бесстрашной маме-разведчице, которая сражалась против белых в годы Гражданской войны и даже совершила подвиг. Мама здесь нарочито маленькая, похожая на мальчика, не мама вовсе, а пацаненок Гришка. Это уникальная для детской литературы фигура женщины. Традиционный образ женщины-матери ловко заменен автором образом ребенка: так подчеркивается близость двух поколений и нивелируется разница в возрасте между мамой-героем и ребенком, от лица которого ведется повествование. Ребенок восхищен смелостью мамы и невольно ставит себя на ее место. Критик В. Денисьев в рецензии на поэму писал:
Ребенок как бы непосредственно соприкасается с героической борьбой Красной армии через живого и близкого ему человека. Такой замысел определил и форму поэтического рассказа, который так подкупающе действует на читателя-ребенка своей непосредственностью и правдивостью[1337].
Художник К. Рудаков, делая иллюстрации к изданию 1937 года, поместил на обложку портрет женщины, напоминающей подростка, однако подчеркнул ее женственность утонченными чертами лица, длинными локонами и полным удивления взглядом. На заднем плане отчетливо просматривалась конница. В то же время иллюстрации В. Ф. Матюх к изданию 1939 года[1338], напротив, демонстрировали сходство женщины с маленьким мальчиком, акцентировали внимание на ее росте, а в центр обложки была помещена лошадь из конницы Буденного.
Обложки поэмы Н. Л. Дилакторской «Почему маму прозвали Гришкой». Художник К. Рудаков. 1937; художник В. Матюх. 1939
Мама часто изображалась женщиной смелой и отважной, как в рассказе Б. С. Житкова «Как Саша маму напугал»[1339]. Мама могла быть растерянной, и тогда на помощь ей приходили другие герои, как в рассказе И. Полянской «Воздушный шар»[1340]. Иногда мама представала женщиной, знающей существенно меньше, чем ее ребенок (воспитанник детского сада или ученик школы), но всегда желающей учиться, как в рассказе Житкова «Цветок»[1341]. Ребенок выступал для мамы проводником в новый просвещенный мир. Черно-белые графические рисунки Р. Великановой к рассказам Житкова изображали женщин в платках, создавая образ «закрепощенной», «невежественной» женщины: не передовой делегатки или бравой работницы фабрики, а домохозяйки, всецело посвятившей себя детям. «Сбрасывание платка» в 1920–1930-х годах в буквальном смысле символизировало переход женщины из «темноты и невежества» к радостям свободной и осмысленной жизни. Для принятия нового образа нужно было отказаться от прежних представлений о роли и месте женщины в обществе и выйти из круга исключительно домашних обязанностей, т. е. отправиться на работу. Это и сделала героиня рассказа Р. А. Энгель.
Книга Энгель «Люлик в детском саду»[1342] и образ матери в ней были высмеяны С. Я. Маршаком на совещании по детской литературе, проходившем в январе 1936 года. Маршак обратил внимание на сюжет книги, который напоминает хоррор:
Мать привела Люлика в детский сад и ненадолго оставила его во дворике у кучи песка. Ребенок соскучился без матери и пошел ее разыскивать. И что же? В первой комнате его без всяких разговоров остригли наголо, во второй комнате забинтовали с головы до ног. Потом он прогулялся по всему детскому саду, выпустил из коробки живых лягушек, прошелся по коридорам, и никто его даже не остановил и не заметил. Ходит себе мальчик и ходит. ‹…› Выходит, что детский сад — это что-то вроде мясорубки. Попал в воронку, и тебя уже закрутило[1343].
В произведении вновь возникает частый в детской литературе образ отсутствующей матери: портрета мамы нет в тексте, и мы понимаем, что она очень занята. Зато мальчик встречает других женщин, которых мы видим его глазами. Это повара в детском саду: «три толстухи с засученными рукавами, похожие друг на друга, как три одинаковые чайные чашки»[1344] и музыкальная работница: «…перед пианино сидела какая-то тетя. ‹…› И Люлику ужасно захотелось самому ходить под музыку, махать флажком, слушаться команды удивительной пианинной тети»[1345].
На
