Рыбари и Виноградари. Книга II. В начале перемен - Михаил Давидович Харит

— Ба, можно тебя спросить?

— Попробуй.

Мальчик задумался. Узнать хотелось так много, а слов было так мало.

— Не… Забыл, что хотел сказать. Потом вспомню — спрошу.

Андрей перебирал свои вопросы. Кто были многочисленные знакомые бабушки? Почему они симулировали болезни? Почему бабушка святая?

— Ба, — снова позвал он.

— Да.

— Возьми меня на будущий год ещё.

— Обещаю, — тихо сказала бабушка.

Андрею стало хорошо. Он знал, её слово верное.

Учебный год тянулся бесконечно. Что может быть хуже ожидания? Наверное, беспокойство. Беспокойство в нём поселилось прочно. Прошедшее лето засеяло мозг огромным количеством неизвестных семян, и теперь они давали всходы. Он не мог разобраться, что проросло в его разуме. Мыслить оказалось сложно. Новые образы, обрывки фраз, воспоминания смешались в густую поросль. И чтобы на месте бурьяна появился сад, требовались прополка и укладка дорожек.

В декабре папа, увлекавшийся марками, показал новый блок, посвящённый советско-индийской дружбе.

— Тут бабушка изображена, — сразу отметил Андрей намётанным взглядом художника.

— Вообще-то это Индира Ганди, премьер-министр Индии. Но и вправду похожа, — удивился папа.

Но Андрей понимал, что сходство было поразительным. Новая загадка была как морской ветерок, прилетевший из далёкой волшебной страны.

В школе он взялся сделать доклад про «прогрессивного лидера дружеской Индии». Часами сидел в библиотеке, разглядывая фотографии в газетах и на страницах «Огонька».

Он узнал, что в 1977 году Индира Ганди проиграла выборы и ушла в отставку, но в 1980-м вновь стала премьер-министром.

— Когда бабушка ушла на пенсию? — спросил он папу. Почему-то в глубоко в душе он уже знал ответ. Просто хотел себя проверить.

— Зачем это тебе? Не помню. Лет пять назад. Точно, в семьдесят седьмом. Ты тогда болел очень…

Андрей чувствовал, что наткнулся на загадку, которую его разум не в силах постичь. Постепенно тайна потеряла свою остроту. Так человек привыкает к мысли, что обязательно умрёт.

На следующее лето они вновь поехали в Прибалтику, но через Ленинград.

— Надо заехать к знакомой, — пояснила бабушка.

Приятельница жила в шикарной квартире на Невском. Мальчику показалось, что он попал в музей. Кругом картины в золочённых рамках, вазы, витрины с фарфоровыми куклами. Он как зачарованный ходил среди роскоши. Особенно потрясли мраморные скульптуры нимф, стоявшие в углах гостиной.

— У тебя такие богатые знакомые? — спросил он бабушку.

— Разные, — уклончиво ответила та.

Ночью мальчика положили в отдельную комнату, а тётя Нина с бабушкой что-то обсуждали в гостиной. От летнего сквозняка дверь приоткрылась, и видны были кусок стола и локоть тети Нины.

Он услышал слова бабушки:

— Документы и приглашения готовы. Поторопитесь.

— Конечно, конечно. Я уже нашла покупателей на квартиру и антиквариат. Вы обещали помочь переправить деньги…

— Да. Вы не должны ничего вывозить — отберут. Всё продадите здесь, а вырученные деньги передадите одному человеку. Там будет открыт счет на ваше имя и положат эквивалентную сумму. Так что придётся рисковать.

— Понимаю. Я вам верю… Я вам очень верю… — Андрей услышал, как тётя Нина всхлипнула:  — Ну почему у нас всё не как у людей? На моих спектаклях Виктория Петровна рыдала. Говорила, что для меня сделает что угодно. И ничего…

— Успокойтесь. Ей сейчас тоже несладко. Брежнев очень плох. На митинге в Ташкенте на него обрушились мостки с людьми.

— Не может быть…

— Еще как может. В нашем бардаке и не то случается. Помяло его здорово. Врачи говорят, жизнь на волоске. И наверху уже началась борьба. Думаю, очень скоро будет смена. Вопрос месяца, двух. Что будет потом, никому не известно. Могут так закрутить гайки, что уже никто не вырвется. Дверь захлопнется.

Андрей плохо понял, о чём они говорили. Прикрыл глаза. Темнота заполнилась рисунками, которые двигались, уменьшались и увеличивались. Он заснул.

На следующее утро посетили еще двух бабушкиных приятельниц и лишь вечером сели в поезд.

Паланга за год не изменилась.

Так же таинственно шептались волны. Сосны щекотали друг друга мохнатыми лапами. Волшебный янтарный свет заливал город.

В первый же вечер пошли на пирс. К закату сюда собиралась большая часть приезжих. И вдруг он увидел Киру.

Девочка вытянулась, похудела и была на полголовы выше Андрея.

— Ой, это ты! Мама, папа, это же Андрей.

Они отстали от взрослых.

— Как прошла зима?

— Нормально. В четвёртый класс перешёл. А у тебя?

— Ты же знаешь, в Ленинграде всегда холодно, а зимой особенно гадко. Ветер, позёмка. Бр-р-р.

— Наши все приехали?

— Почти. Будем играть?

— В войну?

— А что, классно было. Я вспоминала. Будешь меня допрашивать? Но я теперь сильная. Придётся привязывать к дереву.

Разговаривая, она невинно закидывала руки за голову, приподнимая округлившуюся грудь, как бы ни о чем таком не ведая. Андрей глядел на нее, и ему показалось, что закатное солнце забралось под кожу и пылает, обжигает что-то внутри. Он живо представил связанную Киру. Во рту пересохло. Сглотнул липкую слюну.

— Привяжем, если станешь сопротивляться.

Мысли Андрея бегали с воплями и визгом. Он увидел, как Кира похорошела. Её волосы отливали бронзой, а кожа — золотом. Было бы здорово сделать её скульптуру из розовато-белого мрамора. Вот такой, с закинутыми руками.

Красота — загадочная вещь. Как понять тайну прекрасного? Почему одна линия заставляет трепетать, а другая оставляет равнодушным? Чуть изогни линию глаз или губ, и красавица станет уродиной.

Андрея восхищали бабочки. Но чтобы верно изобразить рисунок и цвет крыльев, приходилось поймать, аккуратно расправить крылышки и пронзить крохотное тело иглой.

Не хотелось распинать Киру. Наверное, камень, как булавка, запирает линии и останавливает время.

Солнце спряталось, заставив исступлённо пылать покинутые облака. На мягких кошачьи лапах подкрадывалась ночь. В её глазах искрами сияли звёзды.

Люди расходились.

— Мы с Кирой немного погуляем. Можно? — спросил Андрей бабушку.

— Если её родители не против. Но через час домой.

Они шли по аллее вдоль дюн. Ночные феи пели свои колыбельные. Их перебивали неугомонные сверчки. Зажглись огоньки в ресторанах и домиках.

— Понесёшь мою сумочку?

— У тебя же нет сумки.

— Пошутила.

Запас психической прочности кончился. Андрей дёрнулся к её лицу, чтобы поцеловать. Получилось неуклюже. Катастрофически мешал нос. У девочки он был холодный и мокрый.

А губы сухие и сладкие.

Вернулся в двенадцать.

Бабушка ждала в белой ночной рубахе, похожая на привидение.

— Еще раз так придёшь, убью, — пообещала она.

И Андрей поверил.

На следующий день выяснилось, что приехали все, кроме герра Бори.

Постепенно жизнь вошла в привычный уклад.

Бабушка сидела на площади перед пирсом в своей белой шляпке и с белоснежным зонтиком от солнца. Как всегда, вязала, к ней подходили люди, интересовавшиеся количеством петель в узоре. Вновь Андрей разносил обеды скоропостижно заболевшим знакомым.

Игра в войну почему-то не задалась. Зато теперь понравились пикники в парке, которые родители сообща устраивали для подростков. Там играли в прятки, и можно было скрыться и целоваться с Кирой. И с Норой тоже.

В это лето он открыл, что за пирсом начинается женский пляж, где дамы загорают голыми. Он бегал туда, садился на заросшие осокой дюны и рисовал далекие фигуры, испытывая непонятное волнение. Тёплый воздух был наполнен сладким ароматом янтарной смолы. Морской ветер нёс вкус водорослей, похожий на запах йода.

Однажды был застукан пышнотелой молодой литовкой. Она появилась внезапно и, больно схватив