Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

Такой образцовый порядок казался сейчас странным и нелепым, он вступал в противоречие с тем, что делалось в городе.

Служанка поднялась по лестнице, и через некоторое время в кухне появилась закутанная в шаль Каталина.

— Это ты?! — воскликнула она, заливаясь слезами.

— В чем дело, что случилось?

Каталина, плача, рассказала, что мать тяжело больна, брат ушел с карлистами, а ее хотят отправить в монастырь.

— Куда тебя собираются отвезти?

— Не знаю, пока еще не решили.

— Когда узнаешь, напиши мне.

— Хорошо, не беспокойся. А сейчас уходи, Мартин, мать, наверное, услышала, что мы разговариваем, а она и так очень встревожена, потому что недавно стреляли.

И действительно, через мгновение до них донесся слабый голос доньи Агеды:

— Каталина! Каталина! С кем ты там разговариваешь?

Каталина протянула Мартину руку, но тот сжал девушку в своих объятиях. Она склонила голову на плечо возлюбленного, потом, услышав, что ее опять зовут, пошла по лестнице наверх. Салакаин проводил ее долгим взглядом, затем отворил дверь, медленно прикрыл ее за собой и, очутившись на улице, увидел неожиданное зрелище. Баутиста, крича во весь голос, спорил с тремя вооруженными мужчинами, настроенными отнюдь не миролюбиво.

— В чем дело? — спросил Мартин.

А дело было всего лишь в том, что эти три человека принадлежали к отряду Падре и поставили Баутисту Урбиде перед следующей простой дилеммой: либо он присоединяется к отряду, либо становится их пленником и получает сверх того — «на водку» — порцию палочных ударов.

Мартин собирался уже броситься на защиту своего зятя, когда заметил, что в конце улицы появились пять или шесть вооруженных парней. В другом ее конце стояли и ждали еще десять или двенадцать. Со своим врожденным умением быстро разбираться в обстановке Мартин сразу сообразил, что есть только один выход — сдаться, и сказал по-баскски Баутисте, прикидываясь очень обрадованным:

— Какого черта, Баутиста! Разве ты не мечтал вступить в какой-нибудь отряд? Разве мы не карлисты? Вот нам и случай представился.

Один из трех мужчин, услышав слова Салакаина, радостно воскликнул:

— Arrayua! Да он из наших. Пошли оба!

Это был высокий, худой крестьянин, одетый в рваный мундир, с глиняной трубкой в зубах. Он походил на главного, остальные звали его Лушия.

Мартин и Баутиста последовали за вооруженным отрядом, перешли из Альсате в Веру и остановились возле одного дома, вход в который охранял часовой.

— Давайте-ка сюда тех, сверху! — сказал Лушия своим людям.

Четыре парня вошли в дом и поднялись по лестнице.

Тем временем Лушия спросил Мартина:

— Вы откуда?

— Из Саро.

— Французы?

— Да, — сказал Баутиста.

Мартин не захотел признаться, что он не француз, зная, что если его сочтут за француза, то это может послужить ему защитой.

— Так, так, — пробормотал Лушия.

Четверо, которые вошли в дом, выволокли оттуда двух стариков.

— Свяжите их! — приказал предводитель.

На улицу вынесли большой полковой барабан и огромную корзину, а стариков связали.

— Что они сделали? — спросил Мартин у парня в полосатом берете, с ружьем в руках.

— Они изменники, — ответил тот. — Этот старик был школьным учителем, а другой раньше в помощниках Падре числился.

Как только обе жертвы были обнажены до пояса и связаны, вершитель правосудия в полосатом берете, засучил один рукав и взял палку.

Школьный учитель взмолился:

— Ведь я такой же, как вы!

Второй старик не сказал ничего.

Не было ни просьб о пощаде, ни пощады. При первом же ударе школьный учитель потерял сознание; бывший помощник Падре, принимал удары молча с мрачным стоицизмом.

Лушия заговорил с Салакаином. Тот наплел ему с три короба. И среди прочего сказал, что он лично спрятал в одной пещере около Урдакса более тридцати ружей нового образца. Лушия слушал и время от времени, оборачиваясь к палачу, произносил гнусавым голосом по-баскски:

— Бей, бей!

И палка снова обрушивалась на голые спины.

Глава III

О некоторых отчаянных людях из отряда Падре

Когда экзекуция закончилась, Лушия отдал приказ выступать, и человек пятнадцать — двадцать направились за ним к Ойярсуну, по дороге, которая пролегает через Куэста-де-ла-Агония.

Отряд передвигался двумя группами; Мартин шел с первой, Баутиста — со второй.

Никто из людей отряда не производил неприятного впечатления. Большинство из них походило на местных крестьян; почти все были в черном, в маленьких синих беретах, на некоторых вместо сапог — абарки{158} и ноги обмотаны овчиной.

Лушия, предводитель отряда, был одним из помощников Падре и, кроме того, возглавлял его личную охрану. Он, без сомнения, пользовался доверием командира. Был он высокий, костлявый, с огромным носом, весь какой-то иссохший. Поэтому всегда казалось, будто видишь его в профиль. На жилистой шее выдавался кадык.

Выглядел Лушия человеком неплохим, весельчаком, умеющим расположить к себе других. Он, конечно, считал Салакаина и Баутисту прекрасным пополнением, но не доверял им и вел их хотя и не как пленных, но порознь, чтобы они не смогли переговорить наедине.

У Лушии были свои помощники: Прашку, Белча и Ласала Труба. Прашку — бородатый, краснолицый, вечно улыбающийся толстяк, если судить по его словам, думал лишь о том, как бы хорошенько поесть и выпить. Всю дорогу он только и говорил что о еде: об ужине, который они отняли у священника в одном городке и у школьного учителя в другом, о жареном барашке, которого они съели в одной деревне, и о бутылках сидра, которые нашли в какой-то таверне. Для Прашку война была всего лишь вереницей сытных обедов и обильных выпивок.

Белча и Ласала Труба шли рядом с Баутистой.

Белча значит по-баскски «негритенок», его звали так, потому что он был маленький и смуглый; у Ласалы Трубы на лбу красовался страшный шрам. Кличка его происходила от его прежнего занятия — он когда-то служил надсмотрщиком, таким, который трубит в рожок: подает сигнал начала и конца работы.

Около шести часов вечера они добрались до Аричулеги, горы вблизи Ойярсуна, и вошли в хижину неподалеку от часовни.

Эта хижина была штаб-квартирой Падре. Там же он держал и свой склад оружия.

Сам командир отсутствовал. В хижине находилось около двадцати человек из резерва. Скоро стемнело. Салакаин и Баутиста съели по миске бобов и заснули на отличном ложе из сухого сена.

На следующий день спозаранку оба почувствовали, что кто-то расталкивает их, вскочили и услышали голос Лушии:

— Ну, скорей! Пошли.

Через мгновение отряд уже был на ногах. В полдень они сделали привал в Фагольяге, а к вечеру прибыли к постоялому двору поблизости от Андоайна, где и остановились. Лушия сказал, что тут сейчас находится Падре.

Действительно, немного погодя Лушия позвал Салакаина и Баутисту.

Они поднялись наверх по деревянной лестнице и постучали в одну из дверей.

— Можно? — спросил Лушин.

— Войдите.

Салакаин, несмотря на то что он был человеком закаленным, почувствовал легкую дрожь во всем теле, но взял себя в руки и вошел в комнату улыбаясь. Баутиста готовился заявить протест.

— Говорить буду я, — сказал Мартин зятю, — ты молчи.

Свет от фонаря освещал комнату с подвешенными на потолке кукурузными початками и сосновый стол, за которым сидели двое мужчин. Один из них был Падре, другой — его заместитель, командир, известный под кличкой «Мыловар».

— Добрый вечер, — произнес по-баскски Салакаин.

— Добрый вечер, — ответил любезно Мыловар.

Падре не ответил. Он читал какую-то бумагу.

Это был плотный человек лет тридцати с лишним, роста, пожалуй, низкого, ничем на вид не примечательный. Единственное, что придавало ему своеобразие, был его взгляд — косой, тяжелый, угрожающий.

Через несколько минут Падре поднял глаза и сказал:

— Добрый вечер.

Затем вернулся к чтению.

В его поведении проглядывало желание внушить страх. Салакаин это почувствовал, принял безразличный вид и спокойно разглядывал Падре: его черный берет был низко надвинут на лоб, словно Падре боялся, как бы ему не заглянули в глаза, подбородок давно не бритый, щетинистый, волосы короткие, на шее косынка, черная куртка застегнута на все пуговицы, между колен зажата толстая палка.

В этом человеке было что-то загадочное, присущее кровожадным существам, убийцам и палачам; молва о его жестокости и дикости распространилась по всей Испании. Он знал об этом и, по всей вероятности, гордился ужасом, который вызывало у всех его имя. В сущности же, он был истеричным беднягой, жалким маньяком, одержимым мыслью о своем божественном призвании. Будучи рожден, если верить слухам, в канаве в Эльдуайене, он сумел получить духовный сан и церковный приход в городке возле Толосы. Однажды, когда он служил мессу, за ним пришли жандармы. Падре, сказав, что пойдет снимет облачение, выскочил в окно, скрылся и стал собирать свой отряд.