Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

До недавнего времени Хосе знал только одну страсть — любовь к музыке.

Его хотели выучить на священника и посвятить в сан in sacris[24], но это оказалось неосуществимым.

О нем можно сказать, что он музыкант per se[25] и мужчина per accidens[26].

В течение многих лет он каждый день проводил по восемь-девять часов за пианино, упражняясь в игре; ни к чему другому, кроме музыки, душа у него не лежала, и на все остальное он взирал с полнейшим безразличием.

Одежда на нем была вечно в сальных пятнах, берет грязный, волосы неподстриженные, галстука он не признавал. Просто чучело какое-то.

Потому его и окрестили Чумазым, но Хосе эта кличка не обижала, она ему даже нравилась; зато его мать, Андре Антони, превращалась в дикого зверя, стоило ей услышать, что ее чадо так называют.

Примерно год тому назад в Толосу приехал один богатый испанец из Южной Америки по имени Арисменди, поговаривали, что он был пиратом… не знаю, relata refero[27].

Так вот, значит, этот сеньор и спрашивает у священника:

— Кого бы я мог взять учителем музыки к моему сыну?

— Лучше всего Хосе Какочипи, — ответил священник.

Поговорили с Кракашем, он пожал плечами и согласился.

Мать приготовила ему чистую одежду и наказала, чтобы он следил за своими словами и вел себя благоразумно, ведь эта работа могла стать для него modus vivendi[28]. Кракаш пообещал быть благоразумнейшим.

Вот пришел он в первый раз в дом Арисменди и попросил позвать хозяина.

Дверь ему открыла какая-то девушка, а немного погодя появился какой-то господин. Девушка велела Кракашу повесить берет на вешалку.

— Зачем? — удивился Хосе и, повернувшись к господину, спросил: — Это что, ваша служанка?

— Нет, эта сеньорита моя дочь, — холодно ответил сеньор Арисменди.

Кракаш понял, что допустил оплошность, и, чтобы загладить ее, сказал:

— Очень красивая. А на вас-то как похожа!

— Не нахожу. Ведь это моя падчерица, — возразил сеньор Арисменди.

— Ха-ха, вот смешно!.. У нее уже, верно, и дружок есть.

Какочипи попал в больное место, потому что девушка, к неудовольствию родителей, влюбилась в своего кузена.

Сеньор Арисменди приказал Хосе не задавать больше дерзких вопросов, ему уже говорили, что Хосе придурковат, но пусть он научится прилично вести себя.

Хосе, весьма удивленный этой неожиданной вспышкой гнева, отправился в комнату мальчика, где дал свой первый урок сольфеджио. Грубые слова сеньора Арисменди его не столько оскорбили, сколько озадачили. Хосе был очень простодушен, жизнь его проходила в думах о музыке, а обо всем остальном он ничего не ведал.

Какочипи, которого несколько раз оставляли обедать с семьей Арисменди, всегда поражал печальный вид отца, матери и дочерей, и он захотел развеселить их немного, потому что, как говорит мирянин: «Omissis curis, jucunde vivendum esse», что означает — надо жить весело и без забот.

Первое, что взбрело в голову Кракашу в один прекрасный день, когда он решил, что уже достаточно вошел в доверие семьи, это воспроизвести во время десерта шум поезда, вслед за тем он попытался спеть песню, которая имела большой успех в таверне. Тот, кто поет эту песню, сначала делает вид, что играет на флейте и барабане, потом, что ест из кастрюли, после чего он, не переставая петь, раздевается до пояса.

Хосе подумал, что, когда он снимет куртку и жилет, вся семья так и покатится со смеху, но вышло совсем наоборот — сеньор Арисменди уставился на него свирепым взглядом и сказал:

— Вот что, Какочипи, наденьте вашу куртку и чтобы вы ее никогда больше не снимали в нашем присутствии.

Хосе стало холодно, и вовсе не потому, что на нем не было куртки.

— Этим людям ничего не нравится, — пробормотал он.

Как-то он явился давать урок, разрисовав себе лицо в крапинку, и опять не имел успеха, в другой раз вместе со своим учеником он привязал все приборы к столу… и снова никакого результата.

— Как дела, Кракаш? — окликал его кто-нибудь на улице. — Что поделывает семья Арисменди?

— А! Это люди, которым ничего не нравится… — отвечал он. — Выдумываешь такие великолепные штуки, чтобы развеселить их… И хоть бы что.

С началом карнавала Хосе Кракаша осенила одна блестящая идея, и он уговорил своего ученика принести ему платья матери и сестры. Они оба переоденутся и сыграют с семьей Арисменди чудеснейшую шутку.

— Теперь-то уж они у меня будут смеяться, — говорил сам себе Какочипи.

Мальчик не стал вдаваться в лишние расспросы и в карнавальное воскресенье выбрал самые лучшие, какие нашлись, платья и отнес их в кондитерскую. Учитель и ученик облачились в женскую одежду и, взяв каждый по метле, отправились к церковной паперти.

Когда Арисменди, его жена и дочери вышли из церкви, Какочипи и его ученик бросились к ним и осыпали их градом ударов и насмешек. Хосе припомнил Арисменди, что у него фальшивые зубы, его жене — что она носит накладные волосы, а старшей дочери — ее возлюбленного, с которым она поссорилась, и после еще целого залпа таких же неуместных выходок обе маски, подпрыгивая и подскакивая, убежали прочь.

На следующий день, отправляясь в дом Арисменди, Кракаш думал:

«Вот уж будут меня расхваливать за вчерашнее!»

Но когда он вошел в комнату, ему показалось, что все какие-то чересчур серьезные. А потом к нему приблизился Арисменди и сказал не то что суровым, а просто яростным голосом, в страшном гневе, ab irato:[29]

— Чтобы ноги вашей не было в моем доме. Балбес! Если бы вы не были слабоумным, я бы вас в шею вытолкал!

— Но за что? — спросил Хосе.

— И вы еще спрашиваете, глупец? Тот, кто не умеет вести себя по-людски, не должен общаться с людьми. Я предполагал, что вы дурак, но не подозревал, что до такой степени.

Первый раз в жизни Какочипи почувствовал себя оскорбленным. Он заперся дома и стал думать о Селедонии, второй дочери Арисменди, о ее нежном голосе и о eloquendi suavitatem[30], с которым она произносила по утрам свое:

— Добрый день, Хосе!

Какочипи пришел к убеждению, что он, как и сказал ему Арисменди, дурак, а кроме того, по уши влюблен. Эти два открытия побудили Хосе сменить платье, подстричь волосы, надеть новый берет и восстать против того, чтобы его называли Кракашем.

— Эй, Кракаш, — окликал его кто-нибудь на улице.

— Послушай-ка! Мне показалось, что ты назвал меня Кракаш, — говорил он.

— Да, а что?

— А то, что я не желаю, чтобы ты меня так звал.

— Но постой, Кракаш…

— Вот тебе. — И Хосе пускал в ход кулаки.

Так, в короткий срок, он уничтожил свою кличку Кракаш. Селедония Арисменди заметила преображение Какочипи и поняла, какую роль в этой перемене сыграла она. Хосе видел, что девушка смотрит на него ласково, но был так застенчив, что никогда не осмелился бы ничего ей сказать.

Его любовь уже была готова кануть в вечность, так и не дойдя до первой главы, когда сын аптекаря решил ускорить события.

Он захотел посмеяться над Хосе — сочинил дочке Арисменди смешное любовное письмо и подписался «Хосе Кракаш».

Девушка известила Хосе, что над ним задумали подшутить, но она все равно его уважает и пусть он придет к ее дому, и они поговорят.

Хосе пришел, увидел Селедонию, пожелал ей доброго вечера, а дальше и не знал, о чем говорить; она спросила, здорова ли его матушка, Андре Антони, он ответил, что здорова, и тогда она сказала:

— До завтра, Хосе.

— Прощайте.

Какочипи так и застыл на том месте, где стоял, словно оглушенный, он задыхался и, желая подышать свежим воздухом, вышел из Толосы и зашагал по дороге в Аноэту; он прошел через Аноэту, потом через Ируду, миновал Вильябону и все шел да шел, пока не наткнулся на отряд Падре, который направлялся завоевывать славу viribus et armis[31]. Кто-то из отряда остановил его и вынудил спуститься с любовно-музыкальных высей, в которых он парил, предложив ему на выбор — либо быть избитым палками, либо присоединиться к отряду.

Несмотря на всю свою любовь к музыке, Хосе Какочипи не пожелал, чтобы на его спине исполняли гаммы, и вот уже месяц, как находился в отряде.

Такова была история Хосе Кракаша, которую рассказал Данчари Студент с добавлением еще нескольких исковерканных латинских слов сверх тех, что привел автор.

Глава V

О том, как отряд Падре остановил дилижанс неподалеку от Андоаина

На третий день пребывания на постоялом дворе безделье стало тягостным, и Мыловар и Лушия договорились остановить этим же утром дилижанс, который ходил из Сан-Себастьяна в Толосу.

По обе стороны дороги расположили цепочкой дозорных; самые передние были обязаны при появлении дилижанса предупредить соседей, а те, в свою очередь, — следующих, и постепенно все должны были стянуться к постоялому двору.