Нерон - Д. Коштолани

— О, значит, ты признаешь за мною эти чары? — весело спросила императрица. — Так вот почему я внушала тебе недоверие!

— Если бы твой супруг не был императором, клянусь всеми богами… — пробормотал юноша.

— Ну, что же тогда? — настаивала царица с грацией балованного ребенка…

— Я… я решился бы… овладеть тобою! — запинаясь, произнес молодой актер.

Императрица выразительно взглянула на него и подала ему руку, которую Парис не догадался поднести к губам; занятый своими мыслями, он не исполнил этого долга вежливости и торопливо сказал:

— Позволь мне объяснить причину моего прихода, государыня!

Но Домиция не говорила ни слова. Сперва она хотела загладить лаской и улыбкой его бестактность; но потом ей вздумалось прикинуться оскорбленной, чтобы задеть Париса за живое, и при этом пустить в ход весь арсенал опытной кокетки.

Быстро обдумав план дальнейших действий, императрица молча кивнула головой, крепко сжимая дрожащие от волнения губы.

— Я буду счастлива, — кивнула она, — если ты доставишь мне случай оказать тебе услугу.

Парису таки стоило больших усилий заговорить о Лидии. Увлечение рабыней казалось ему нелепостью среди роскоши цезарского дворца, в присутствии блестящей супруги Домициана. Несчастный актер потерял свою обычную смелость; он говорил, запинаясь и ежеминутно ожидая, что императрица прервет его смехом.

Но этого не случилось. Домиция сверх ожидания похвалила выбор Париса, захлопала в ладоши и, по-видимому, заинтересовалась отношениями влюбленных.

— У тебя доброе сердце, — сказала она юноше взволнованным тоном, — и я беру твою малютку под свое покровительство.

— Благороднейшая Домиция! — пробормотал танцор. — Ты пристыдила меня своим великодушием.

— Мужчины привыкли думать о нас гораздо хуже, чем мы того заслуживаем, — засмеялась царица. — Неужели ты воображал, что я способна приревновать тебя к рабыне? Зачем мне скрывать свои чувства? Ты, наверное, давно отгадал истину… Да… я люблю тебя, Парис, — прибавила Домиция, окинув артиста спокойным, величавым взглядом. — Я люблю тебя, но разве это помешает мне радоваться твоему счастью? Ты увлекся хорошенькой невольницей — в добрый час! Доставив тебе возможность обладать любимым существом, я найду путь к твоему сердцу.

— Но беда в том, что хозяин требует за девушку баснословно высокую плату: восемьдесят пять тысяч сестерций!

Домиция засмеялась.

— Что ж за беда! Ну, а если у меня не найдется требуемых денег?

— Завтра последний срок! — ответил Парис упавшим голосом.

— Так… — в раздумье произнесла Домиция. — Восемьдесят пять тысяч сестерций — не безделица; мой супруг не допускает расточительности… иногда я нуждаюсь даже в необходимом…

Парис грустно вздохнул.

— Но из любви к тебе я заплачу эти деньги, — прибавила царица.

Домиция напомнила ему, что им необходимо быть осторожными. Она посоветовала танцору отправиться на гастроли в Байю, куда обещала приехать и сама со своим двором для того, чтобы привлечь публику на представления. Хорошие сборы в этом городе могли поставить юношу вне подозрений, откуда у него взялись деньги на покупку рабыни. В противном случае доносчики Домициана проведали бы истину, что грозило гибелью не только Парису, но и самой императрице.

— Я возьму твою возлюбленную в мои служанки, — сказала Домиция. — Тогда мой ревнивый супруг убедится, что ты приходишь сюда не ради меня, предпочитая отвергнутой императрице молоденькую рабыню! — прибавила она с усмешкой.

После того как Парис ушел, Домиция, глубоко задумавшись, осталась в комнате, оттягивая по возможности обычный утренний визит на половину Домициана.

Императрица лежала на кушетке, закрыв глаза и обмахиваясь листом египетской пальмы. Юноша не смог противиться ее красоте. Сознавая свою силу, Домиция предвкушала победу и упивалась сознанием могущества. Парис пока не любил ее, но Домиция знала, что скоро настанет минута, когда кумир всех римских женщин упадет к ее ногам, готовый заплатить жизнью за миг блаженства. Гордая императрица не знала ревности. Она не могла смотреть на Лидию как на соперницу и даже хотела торопить сближение молодых людей, рассчитывая, что бедная греческая рабыня скоро наскучит пресыщенному юноше.

Время подвигалось к полудню. Домиция пошла к императору. Цезарь сидел в своем рабочем кабинете и забавлялся стрельбой. Против него стоял, прижавшись к стене, мальчик, держа кверху руку с растопыренными пальцами. Ребенок был смертельно бледен; его глаза каждый раз расширялись от ужаса, когда стрела, сорвавшись с тетивы, летела через комнату, наполняя воздух зловещим свистом и вонзаясь в стену между пальцами. Молодой невольник натягивал лук, укреплял стрелу и подавал оружие императору, который сидел на кресле, кутаясь в широкую одежду, прихлебывая из кубка вино и слушая доклады полицейского префекта, читавшего их громким, гнусавым голосом.

Вошедшая Домиция тотчас приказала невольнику вывести мальчика из кабинета. Домициан захохотал. Императрица стала рассказывать, что Парис до безумия влюбился в одну из ее служанок.

Доносчики как раз сообщили ему недавно о том же, так что Домициан поверил жене. Защита влюбленной парочки Домицией рассмешила его. Он потрепал императрицу по плечу, наставительно заметив, что низкое всегда стремится к низкому и что ей не следовало ожидать от публичного плясуна мудрости Сократа и добродетелей Катона.

Когда они остались вдвоем, Домиция порывисто подошла к императору, подняла глаза, полные слез, и потом склонилась на грудь цезаря, искусно притворяясь растроганной. Домициан крепко обнял жену, поверив искренности ее раскаяния, и запечатлел долгий поцелуй на нежном лбу красавицы.

VII

В северной части Рима, недалеко от городских укреплений, лежали сады Домиций. Сюда, в одну из уединенных вил, императрица велела поместить возлюбленную Париса.

Молоденькая гречанка дрожала от страха, когда четверо эфиопов понесли ее ночью, в закрытых носилках, по темным аллеям, с плотной шпалерой ползучих растений по сторонам. Она тревожно прислушивалась к мерным шагам невольников в ночной тишине. Осторожно откинув занавеску, Лидия решилась выглянуть из паланкина. Красноватый блеск факелов, освещая гигантские стволы деревьев, производил фантастическую игру теней, пугавшую воображение.

Наконец шествие остановилось у портала маленького мраморного дворца, обсаженного кипарисами и залитого фосфорическим сиянием месяца. Пожилая домоправительница помогла девушке выйти на крыльцо. Она приветливо улыбнулась и сказала, что ужин давно готов. Лидия пробормотала в ответ несколько невнятных слов; она рассчитывала увидеть здесь Париса, но тот не встретил ее ни у входа, ни в широкой прихожей. Достигнув атриума, гречанка с изумлением осмотрелась вокруг. Затем домоправительница показала ей спальню с раззолоченной кроватью и множеством предметов роскоши; оттуда обе женщины вступили в столовую и прошли целый ряд комнат, где скульптура, мозаика и золото придавали волшебную прелесть этому уединенному жилищу. Молодая девушка оробела.

— Это дом танцора Париса? — спросила она, окончательно растерявшись.

Ирась, домоправительница, улыбнулась и рассказала, чей это дворец.

Лидия боязливо осмотрелась по сторонам, и сияние позолоты, сверкавшей при свете лампы, представилось ей как бы внушительным отблеском царственного величия. Мысли путались в ее голове. Лидия неожиданно почувствовала себя такой одинокой среди окружающей пышности, точно морские волны выбросили ее на необитаемый остров. Мечты о счастье с Парисом разлетелись, как дым. Ошеломленная всем происшедшим, молодая рабыня не отдавала себе отчета, что с нею делается, автоматически покоряясь чужой воле. Ее переодели, подали ужин; она ничему больше не удивлялась и молчала, пугливо озираясь на незнакомые места и незнакомых людей. Наконец девушку оставили одну в столовой. Лидия едва притронулась к принесенной пище; тоска одиночества и страх сжимали ей горло. Лучи маленькой лампы, освещавшей комнату, уныло отражались в полированном мраморе стен и позолоте карнизов; тяжелый пурпурный занавес на дверях, казалось, отделял гречанку от живого мира или скрывал за собою что-то мрачное, таинственное… Она не смела оглянуться назад, не смела пройтись по блестящей, как зеркало, мозаике пола. Все это было похоже на лихорадочный бред, от которого хотелось поскорее очнуться. Балкон, выходивший в сад, был отворен, и легкий ветерок приносил оттуда ночную прохладу, колебля пламя светильника и спущенную портьеру. Между вершинами пиний сквозило звездное небо. Девушка зевнула от усталости и, нервно вздрагивая, плотнее закуталась в свою богатую одежду. Что, если Парис позабыл о ней?