Нерон - Д. Коштолани

Наконец в комнату вошел, под предлогом отыскать какие-то косметики, пожилой трагик по имени Мнестор. Он бросился на стул и насмешливо сказал Парису:

— Ну, любезный друг, если тебя сегодня освищут, то поверь мне, твой костюм будет здесь ни при чем.

Застегивая на плечах царскую мантию, молодой человек закусил губы и промолчал. Он был уверен, что в Мнесторе говорит зависть, так как этот актер играл обыкновенно роль Эдипа, уступив теперь Парису. Мало-помалу в уборную пришло еще несколько актеров и актрис. Некоторые из них не говорили ни слова, но другие поддразнивали юношу, смеясь над его затеей представлять Эдипа. Но Парису было некогда предаваться малодушию. Звонкие литавры загудели в здании театра, созывая действующих лиц на сцену. Молодой человек встрепенулся при сигнале; у него подкашивались ноги, по спине пробегал леденящий холод. Готовясь выйти на подмостки, он волновался, как боец, которому предстоит сразиться с диким зверем на кровавой арене цирка.

Встретив за кулисами Мнестора, танцор шепнул ему на ухо: «Исполни роль Эдипа вместо меня!»

Удивленный актер только пожал плечами.

— Римский народ ожидает тебя, — возразил он. — Публика стала бы требовать твоего появления, заставив меня с позором удалиться со сцены, если бы я ре; шился играть.

Молодому человеку оставалось покориться. Как он упорно добивался позволения участвовать в трагедии! Каких усилий стоило это Парису! О нем докладывали самому императору, и только благодаря приказу Домициана юноше дали роль Эдипа в Помпейском театре. Если он провалится, то неудача наделает много шума. Вся его карьера поставлена теперь на карту, потому что Парис едва ли решится танцевать перед публикой, после того как будет освистан в качестве трагика. Римляне — народ насмешливый!

После второго сигнала молодой человек занял место на сцене. Он стоял у ворот царского дворца, перед коленопреклоненными просителями. Волнение юного актера было так сильно, что он облокотился на свой скипетр из боязни упасть. Занавес отдернули. Парис увидел перед собою бесконечные ряды зрителей: целое море голов. Приходилось начинать монолог. Голос едва повиновался неопытному новичку и звучал так странно, точно чужой. Парису мерещилось, будто другие действующие лица движутся, как в тумане; их головы расплывались и вертелись перед его глазами; лица строили гримасы, стараясь сбить его с толку. Чем дальше подвигалась игра, тем страннее звучала в ушах молодого человека собственная речь; он испытывал даже нелепое желание нарочно говорить вздор, точной злой демон подстрекал его к диким затеям. Мало-помалу публика начала роптать и волноваться. Тогда мужество окончательно изменило танцору. Он едва держался на ногах и, с грехом пополам дотянув свой монолог до того места, где следует петь хору, быстро удалился за кулисы, чтобы не быть свидетелем поднимавшейся в театре бури. Парис однако решил постоять за себя. При виде насмешливых улыбок своих товарищей ему вздумалось обратить в триумф свое поражение с помощью искусно рассчитанного театрального эффекта.

— Я покажу вам, кому более всего рукоплещет народ! — крикнул он, задыхаясь.

Как только хор кончил пение, танцор торопливо отстегнул маску и царскую мантию, швырнул прочь котурн и выскочил на сцену. Состроив публике комическую гримасу, он подбросил маску на воздух и как будто в пьяном азарте сорвал с себя царское одеяние, пускаясь в то же время в отчаянную пляску, исполненную им с увлекательною, лихорадочною живостью. Сначала публика была поражена гримасами и превращениями почтенного фиванского царя, но потом приняла все представление за остроумно придуманный фарс и разразилась громом рукоплесканий, неприятно поразивших Мнестора и прочих актеров.

Парис же импровизировал мимическую пародию на Эдипа, чтобы побесить своих соперников. Народ смеялся. Хоть этот успех внушал танцору глубокое презрение и к самому себе, и к грубым вкусам публики, но все-таки юноша докончил танец и в заключение с комизмом представил слепого царя, идущего неверными шагами, отыскивая ощупью дорогу. Публика не переставала рукоплескать своему любимцу, и восторженные крики долго не умолкали. Во избежание лишних оваций со стороны своих почитателей молодой человек поспешил набросить плащ и исчез под покровом наступавших сумерек.

Вернувшись домой, он остался в саду, в полумраке искусственного грота, окруженного дикой растительностью. Парис не хотел видеть матери, желая остаться наедине со своими тяжелыми мыслями, с горьким сознанием постыдной неудачи… Глумление над Софоклом легло тяжким укором на совесть. Какова его жизнь? Чем он занят? Созданием карикатур на гениальных людей.

Юноша не услышал приближавшихся шагов. Наконец он заметил сквозь свет плюща белую фигуру у входа, которая, по-видимому, стояла здесь уже давно, неподвижная, как мраморное изваяние. Когда Парис поднял голову, фигура вздрогнула, порхнула в грот, и молодой человек почувствовал прикосновение нежных рук, обнимавших его, но вместе с тем робко удерживавших в отдалении.

— Ты плачешь? — спросил взволнованный голос женщины. — Что с тобой? Но говори потише: он близко и может нас подслушать.

И женщина потихоньку рассмеялась невинным, радостным смехом.

Это была Лидия. Волна горячей любви прихлынула к сердцу Париса, заживляя свежие раны; он вдруг почувствовал себя свободным от тяжелого внутреннего гнета и с облегчением вздохнул.

— Ну, скажи мне, наконец, о чем ты плакал? — умоляла Лидия. — Говори поскорее! Фабий сейчас застанет нас здесь; он послал меня вперед, чтобы…

— Оставим это, — ответил молодой человек.

— Нет, я должна знать всю правду! — настойчиво возразила девушка.

С тех пор, как Парис обещал выкупить ее, молодая гречанка сильно переменилась. Чувствуя себя под охраной покровителя, надеясь на скорое освобождение из рабства, она стала держать себя более уверенно, проявляя временами даже маленькие капризы. Видя, что Парис медлит высказаться, Лидия нетерпеливо требовала ответа, причем в ее голосе слышалась ласковая настойчивость. Но ее просьбы не привели ни к чему. Тогда девушка на минуту задумалась и вслед за тем стала рассказывать, что она сегодня также была в Помпейском театре, вместе со всеми восхищалась Парисом и аплодировала ему. Она порицала юношу за то, что он прервал представление Эдипа; ей так хотелось досмотреть трагедию до конца! Ах, что за великолепные костюмы, и потом этот чудный танец! Лидия была в восхищении, но ей непонятно, как может любимец римской публики горевать и плакать после такого успеха. Рядом с девушкой, в местах для зрителей, сидел колбасник, отколотивший себе ладони, а какая-то старушка отправилась домой раньше окончания спектакля, так как, по ее словам, она боялась задохнуться от смеха.

Парис с неудовольствием отвернулся. Но Лидия повернула к себе лицо юноши и, заметив слезы у него на глазах, нежно спросила, что с ним, и действительно ли он решился… — голос девушки изменился — купить ее.

Она с трудом вымолвила ужасное слово; девушке вдруг показалось почему-то неловко сидеть с Парисом вдвоем в голубоватом сумраке грота; сознание зависимости начинало инстинктивно тревожить и тяготить молодую гречанку. Лидия на минуту опечалилась и выглянула в сад, ожидая ответа. Потом она опять торопливо обернулась к нему.

— Почему ты сегодня так молчалив и задумчив?.. Мне хотелось бы плакать с тобою! Расскажи обо всем, и ты увидишь, как я сумею утешить тебя!

Парис отрицательно покачал головой.

— Если бы ты знал, как мне тяжело! — прошептала Лидия, прижимаясь к молодому человеку и разглаживая рукой складки его тоги.

— Ты все равно не поймешь моего горя, — ответил он, неожиданно целуя гречанку в полуоткрытые губы.

Сначала она побледнела, потом с удивлением взглянула на Париса, отступила назад и сказала с серьезностью, подняв кверху указательный палец:

— О, этого делать нельзя!

— Как! Почему же? — с улыбкой спросил Парис.

— Не знаю, почему, но нельзя! — отвечала Лидия решительным тоном.

— Но как же так? — возразил Парис, подходя к ней, — я полагал, что ты меня любишь…

Девушка задумчиво кивнула головой, потупилась и, прислонясь спиной к стене грота, сорвала цветок с ползучего растения, обвивавшего вход.

— Ну, что же ты не отвечаешь? — спросил Парису любуясь девушкой в ореоле лунных лучей.

Она молчала. Наконец, подняв глаза, Лидия прижалась к плечу Париса.

— Ты не то, что другие! Тебе это позволяется… — прошептала девушка.

— Что же позволяется, Лидия? — тоже тихо спросил юноша замирающим голосом.

Она еще крепче прижалась к нему:

— То, что ты сделал сейчас.

Она так сильно держала его за плечи, плотно прижимаясь щекой к его груди, что Парису никак не удавалось приподнять голову девушки. Эта игра продолжалась до прихода Фабия. Когда торговец невольниками подошел ко входу в грот, Парис попросил Лидию остаться там, а сам вышел к ее хозяину.