Стрижи - Фернандо Арамбуру

или рыбу в духовке, паэлью с дарами моря, фасоль с моллюсками – иными словами, блюда, требующие опыта и умения. Обед она подавала в гостиной, стол застилала белоснежной скатертью, а иногда ставила на него цветы и свечи. И я должен был иметь большой запас хвалебных слов, чтобы отдать должное десертам, которыми она меня не уставала поражать и которые готовила по рецептам, позаимствованным из кулинарных книг, хотя любила вносить в них и кое-какие собственные изобретения.

Во время одного из таких обедов, когда мы сидели друг напротив друга, она сообщила, что днями раньше Раулито познакомил ее со своей невестой. Мы по привычке называли его Раулито, но только за глаза, поскольку прекрасно знали, как это брата бесит. До тех пор, пока он не стал ухаживать за Марией Эленой, ни мама, ни я не слышали, чтобы у него была девушка, или подружка, или симпатия. И мама, умевшая с первого взгляда угадать суть человека, сказала мне с непрошибаемой уверенностью:

– На этой девице твой брат и остановится.

– Откуда ты знаешь, если вы только что познакомились?

Но мама, увидев и услышав ее один лишь раз, уже все про Марию Элену поняла. Для нее та была девушкой вполне обычной, без особых достоинств или явных недостатков, здравомыслящей, уравновешенной, работящей, чересчур религиозной, без малейшего чувства юмора и с неудержимым стремлением соединить свою жизнь со здравомыслящим, уравновешенным, работящим и так далее мужчиной. Мама была абсолютно уверена, что Раулито, обойди он все страны и континенты, нигде, ни в одной части земного шара, не нашел бы более подходящей ему и словно скроенной по его мерке невесты.

– Они вдвоем – как рука и перчатка, только не спрашивай, кто из них рука, а кто перчатка.

По маминому прогнозу, их ждал прочный брак, скорая свадьба и двое детей. Были и другие предсказания, и теперь, подводя итоги, я убеждаюсь, что все они попали в точку.

Прошло еще несколько лет. Мой брат женился, я стал учителем в школе, но продолжал раз в неделю заглядывать к маме, чтобы наслаждаться ее кулинарными чудесами, а заодно и относил ей одежду на стирку. И вот однажды я пришел к ней не один.

2.

Как-то раз мы с Агедой, взявшись за руки, пересекали площадь Кальяо и остановились послушать уличного музыканта, который извлекал пронзительные и причудливые звуки из своего саксофона. Тут Агеда вдруг приблизила губы к моему уху – я подумал, что она хочет меня поцеловать, но она спросила, нельзя ли ей пойти вместе со мной в гости к моей маме.

Видно, я скроил такую мину, что ей пришлось как-то объяснить свою просьбу. Обе наши матери были вдовами, и, как казалось Агеде, это обстоятельство особым образом нас с ней сближало. Она не уточнила, что это был за такой особый образ. Сейчас я склонен думать, что в душе у нее крепла потребность – или страстное желание, или не знаю что еще – протянуть между нами как можно больше связующих нитей, если не сентиментальных, то любых других, то есть во что бы то ни стало упрочить наши отношения.

Я раз десять бывал у Агеды дома на улице Орталеса, но никогда и словом не перемолвился с ее матерью. То есть никогда не заходил на кухню или куда-нибудь еще, чтобы поздороваться с ней. Больная, глухая, вечно сидевшая в своем кресле, она даже не замечала моего присутствия в их квартире. Агеду это вполне устраивало, меня тоже. Нам с ней нужно было совсем другое, хотя ни одна попытка так и не привела к желаемой цели.

Должен признаться, меня дрожь брала при одной мысли, что я приведу Агеду к маме. И не в том дело, что мама станет дотошно ее разглядывать, и при этом, разумеется, довольно безжалостно, чтобы потом, как я предвидел, высказать мне свое неодобрение. Хуже было другое: такой визит, безусловно, придал бы Агеде формальный статус моей невесты. Именно этого ей, вне всякого сомнения, и хотелось, хотя она, думаю, ясно сознавала, что я держал осаду, не желая распахнуть перед ней двери и дать надежду на долгую совместную жизнь. Вот тогда Агеда и решила сделать ставку на мою мать: надо было только суметь ей понравиться, чтобы рассчитывать на ее поддержку.

Агеда была мне подругой, и, добавлю, очень хорошей подругой. Мы с ней подолгу беседовали, откровенничали, обменивались подарками и пикировались. Подругой, чьи советы и мнения я ценил. Мы вместе ходили по книжным, в театры и на выставки, много смеялись и вообще хорошо проводили время вдвоем; но было и то самое досадное обстоятельство, мешавшее нам вести себя в постели так, как это бывает у нормальных людей.

Что еще хуже, друзья подсмеивались надо мной, и не всегда за моей спиной, из-за того, что я гулял с такой внешне непривлекательной девушкой. Конечно, тут я использую эвфемизм. Они обычно говорили про нее без обиняков: ни кожи ни рожи. И откровенно настраивали меня против Агеды – до такой степени, что я сгорал от стыда, когда мы с ней, идя по улице, сталкивались с кем-то из знакомых.

Но Агеде было мало просто весело проводить со мной время. Она хотела большего, хотя открыто в этом не признавалась. Мысли ее скользили поверх наших развлечений и устремлялись к общему будущему. Она столько раз повторила, что хотела бы познакомиться с моей мамой, что под таким напором я наконец сдался и в очередное воскресенье за обедом сообщил маме о просьбе подруги – подчеркнув, что Агеду нельзя назвать моей невестой в традиционном смысле слова. Мама будущему знакомству, как мне показалось, обрадовалась и взяла с меня обещание привести Агеду в ближайшие выходные. А еще придирчиво расспросила о вкусах и предпочтениях девушки, чтобы приготовить что-нибудь ей приятное, выяснила, хороший ли у нее аппетит, пьет ли она вино, ест ли сладкое и так далее.

По правде сказать, все это начало меня пугать.

3.

Мама хотела непременно принять у себя Агеду, так же как Агеда мечтала попасть к ней в гости и возлагала на их встречу большие надежды.

Возможно, наука психология сумела бы объяснить загадочный для меня феномен, когда два человека проникаются друг к другу симпатией еще до знакомства. Я могу только строить догадки. Пожалуй, тут действуют некие знаки свыше, женская интуиция, благоприятное впечатление после каких-то моих слов. Нет, все равно не могу понять.

Агеда явилась к обеду, постаравшись привести себя в божеский вид, а не как она обычно