Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

над которыми, если уцелели, возвышались трубы. Возвышались скорбно, как памятники на кладбище.

Приземистый, уже немолодой, лет за сорок солдат, шагавший рядом с Матвеевым, сказал:

— Октябрь-грязник ни колеса, ни полоза не любит. До ноября кисельница будет.

— Почем знаешь? Может, и не будет, — возразил Матвеев.

— Народ все знает, товарищ старший лейтенант. В народе много примет известно… Если на Арину журавли полетят, то на покров надо ждать первого мороза, а если их не видно в этот день, раньше артемьева дня морозу не ударить.

— А когда же артемьев день наступит? — спросил Матвеев.

— Как когда? — удивился солдат. — Второго ноября.

Матвеев не знал, когда была Арина и когда будет покров, но спрашивать солдата постеснялся. За белым клином оврага коптил танк. Это был «тигр». Солдаты слышали о «тигре», но раньше никогда не видели. Слово «тигр» передавалось по цепочке от человека к человеку. Немолодой солдат, который шел рядом с Матвеевым, посмотрел на танк и, качнув головой, произнес:

— Тяжелый.

Лейтенант Литвиненко шел через грязь навстречу Матвееву от головы колонны.

— Это и есть Сморчково, — сказал он и вытер рукавом шинели вспотевшее лицо. Оно было небритым, но все равно молодым. Усталым, но все равно энергичным.

Матвеев развернул планшет. Нашел на топографической карте свою отметку. Согласился:

— Похоже… Где же мы людей на отдых разместим? Одна грязь да развалины.

Литвиненко подмигнул:

— Все будет в порядке, командир… За поворотом на склоне холма у речки все дома уцелели. Пересчитал. Одиннадцать штук. И при каждом банька.

— Банька — наше спасение. Проверить всех солдат до одного на паразитов. И самим провериться.

На повороте, где дорога изгибалась вокруг вспаханного холма, опадая к речке, Матвеев увидел женщину, и все солдаты увидели ее. Она стояла в синем пальто с большими белыми пуговицами, и косынка на ней трепыхалась белая над темными волосами. Но самое интересное заключалось в том, что на ней были белые зашнурованные высокие ботинки, совершенно не испачканные. За годы войны Матвеев насмотрелся разного. И женщин он видел разных. Старых, молодых, городских, сельских. Рота Матвеева шла глухим русским селом. Но женщина у дороги стояла городская. Интеллигентная. Она смотрела на солдат и радостно и виновато. Тихо говорила: «Здравствуйте». Кивала головой.

— Здравствуй, сестричка!

— Здравствуй, родная!

— Здравствуй…

— Как село называется?

— Сморчково. Сморчково.

Вечером Матвеев и Литвиненко сидели в доме этой женщины за столом, накрытым скатертью с вышитыми петухами. На столе светила керосиновая лампа, над стеклом ее матово теплел плафон.

Пили чай. Ужинали.

Женщину звали Лидой. Оказалась она местной учительницей. В Сморчково приехала в сороковом году из Ленинграда.

— Мы немцев до вчерашнего дня месяц не видели. Далеко Сморчково от дорог. Глухомань. Красивое слово. Правда. Глухомань… Глухая ночь. Глубокая… А вчера немецкие танки здесь, как на параде, катили. Народ моментально разбежался по деревням, к родственникам, знакомым. Наверное, одна я в погребе на все село осталась. Бой сорок минут был… Стихло. Я вышла. У нас на Приречной и стекла целы. А верхнее село — сплошной костер…

— Танковый бой, — пояснил Литвиненко, вымытый, выбритый, порозовевший. Удивился: — Как же танки в такой грязище не застряли?

— Вчера сухо было, — сказала учительница Лида. — Ночью налетел ливень с грозой.

— Страшно было одной в погребе? — спросил Матвеев.

— Я не одна была. Со мной четыре собаки прятались. Кошка. Поросенок. И семь кур.

— Ваше хозяйство? — догадался Литвиненко.

— Да. В деревне без хозяйства нельзя. Это я быстро поняла. Еще в сороковом… Только три собаки были соседские…

Матвеев ушел спать. Двери комната не имела, лишь веселые ситцевые занавески, казавшиеся новыми, словно купленными вчера.

— Я какая-то ненормальная… Я с самых-самых детских лет все любила запасать. Я даже гвоздики запасала и гаечки. А когда сюда приехала и колхоз дал мне этот дом, специально для учительницы построенный, я словно с ума сошла. Забросала родителей просьбами.

— Где же ваша школа? — Это был голос Литвиненко.

— Школы теперь нет. От школы только угол стены остался, острый как пика.

Матвеев вспомнил край стены, который был похож на карандаш, битые кирпичи, лошадь и повозку, грязную дорогу, дымящийся танк, тяжело вздохнул…

— Мы заниматься здесь, в доме, начнем. Вернутся дети дня через два. И начнем. Дети хорошие. Маленькие, а взрослые. Умные… Нет, учатся как обыкновенные, довоенные. А глаза умные…

«Хорошо, что дети растут умные. Хорошо», — подумал Матвеев. И уснул…

Утром Литвиненко сказал, что любит учительницу Лиду.

— Она старше тебя.

— На четыре года, — подтвердил он.

— Четыре года не четыре месяца.

— Ерунда! Все ерунда! Старше, младше… — горячился Литвиненко. — Если любится, значит, любится. Может, я душой старше ее на сто лет, а ты на двести.

— Я на все триста.

Литвиненко махнул рукой. Матвеев сказал:

— Хорошо, ты ее любишь. А кричать зачем?

— Я жениться на ней хочу.

— Кто же тебя в Сморчкове поженит? Здесь еще никаких властей нет.

— А ты разве не власть? Ты военная власть.

— Печати у меня нет. И бланков нет. И вообще, лейтенант Литвиненко. Смирно!

Литвиненко ошарашенно посмотрел на командира, но команду выполнил.

— Вот так лучше. Вольно. Кругом. И шагом марш.

Литвиненко дошел до двери. Открывая дверь, повернул голову. Сказал убежденно:

— И все равно любовь — это любовь. А кто старше, кто младше, не имеет значения.

2

Жанна — Игорю.

«Жизнь в маленьком городке похожа на жизнь в аквариуме, где изо дня в день плавают одни и те же рыбки, прекрасные и знакомые до тошноты. Встреча с новым человеком в таких условиях если не праздник, то событие. Среди черно-белых листочков отрывного календаря вдруг появилась красная цифра. И пусть в конечном итоге она выпала на дождливый, ветреный день, все равно она обозначает праздник.

Я не хочу сказать, что наша с вами встреча была дождливой, но ветреной точно. У меня на другой день раскалывалась голова. И я дала больничные листки двум рабочим-лесопильщикам, хотя точно была уверена, что пришли они ко мне с перепоя.

Лиля тоже чувствовала себя не лучшим образом, путала больничные карты и кабинеты.

Но я не жалею… Я думаю, проводить каждую ночь с коньяком и музыкой — излишество, но время от времени, для разрядки…

Я искренне рада знакомству с вами. Вы совершенно разные со своим братом. Наверное, это потому, что вы люди разных поколений. Совершенно очевидно, мало иметь одну мать и одного отца. Период становления, а может, правильнее — формирования должен у братьев совпадать по времени. Тогда они вырастут похожими.

Буду всегда рада видеть вас в Каретном. Если судьба улыбнется и мне выпадет удача побывать в